Тревожное счастье

— Я не спала еще — думала о Сене. И вдруг — взрыв. От меня было видно раскрытое окно и как они там пировали… Они частенько этим занимались, и мне тошно было смотреть на них. Будто нарочно открыли окно, точно дразнили партизан… Я всегда думала, что партизаны доберутся-таки до них. Свет погас сразу же после взрыва. Но тут же вспыхнул пожар. Я не вышла, хотя боялась за больных. Я хорошо знаю, что в таких случаях лучше сидеть дома. Начинается стрельба, поиски… Странно, что они не сразу начали стрелять. Так их ошеломило… И вдруг я увидела его… На фоне пожара. Он бежал по больничному двору к обрыву. И вон там… вон, где столб от Сениного турника, свалился… Я не сомневалась, что это он — тот, кто бросил гранату, отомстил… Что мне делать? Как ему помочь? Боже мой! Оставить в беде такого человека? Я знала, что иду на смерть, что вот-вот они начнут обшаривать каждый дом, каждый угол… И в больнице, конечно, в первую очередь. Но я не могла иначе! Я советский врач. Я выбежала и затащила его в дом. Он был без сознания… На счастье, они не кинулись искать сразу. Солдаты остались без офицеров и были заняты пожаром… Школа горела, как куча сухого хвороста. А потом у них там произошел казус… Немцы обстреляли полицаев, которые бежали на пожар через огороды, вон оттуда… Это дало мне время спрятать его. У меня на кухне под полом яма, куда я ссыпаю на зиму картошку. Я сбросила в яму одеяло, подушку и опустила его туда. Откуда взялись у меня силы! Я несла взрослого мужчину, как ребенка! Поиски начали полицейские… А этот фон Штумме, отрезвев, ходил следом ошеломленный и только повторял: «Майн готт!» Я не выдержала, вышла, потому что они шныряли по больнице и могли расправиться с больными… Они схватили меня и повели, чтобы я оказала помощь двум солдатам, которые, тоже пьяные, обгорели. Искали они у меня в доме или нет — не знаю… Но что я испытала, пока перевязывала немцев! При свете пожара увидела, что левый рукав у меня в крови. «Кровь могла оставаться и на полу», — думала я. И представь, — на мое, на твое… уж не знаю, на чье счастье, — все обошлось хорошо. Они никого не нашли… только затоптали его след. Когда все стихло в ту ночь и напуганные больные понемногу успокоились, я вернулась и осмотрела раненого. Пуля попала в спину, пробила правое легкое. Я решила оперировать… Боже мой! Если бы мне до войны рассказали, что врач, пускай гений, пускай сам Пирогов, сделал такую операцию в таких условиях, я рассмеялась бы ему в лицо и назвала лжецом. И мне, верно, никто не поверит… В картофельной яме, под полом, стоя на коленях, при свете обыкновенной лампы, примитивными инструментами, без необходимых медицинских средств… А главное — одна. Пришлось делать «окно» — удалить часть разорванного легкого. А потом оказалось, что пуля прошла в грудную полость и засела в ребре. Пришлось резать второй раз… Хорошо, что никто не помешал… Ничего подобного я никогда не делала. И теперь удивляюсь… Выходит, что человек все осилит, все сможет, если любит, если знает, во имя чего… После операции он на миг пришел в сознание. Я влила ему в рот глоток воды. И он прошептал… Ты знаешь, что он прошептал? «Спасибо, мама…» В тот момент мне показалось, что это Сеня.

Мария Сергеевна с усилием проглотила слюну и закрыла ладонью глаза, будто от солнца, светившего ей прямо в лицо. У Саши глаза были сухие, она слушала молча, только часто и неглубоко дышала да то и дело нетерпеливо оглядывалась на домик, где лежал Петя. Ей казалось, что в эту минуту, когда его оставили одного, он может уйти навсегда. Поэтому она боялась даже глубже вздохнуть, словно ее дыхание могло потушить его жизнь, как свечу.

Мария Сергеевна опустилась на пожелтевшую траву, свесила ноги с обрыва. Ее тянуло прилечь. Она не рассказала, что три ночи не смыкала глаз и только днем в приемном покое засыпала на несколько минут.

— Посидим немного.

Саша не села. Она стояла рядом и смотрела на домик.

— Не гляди так! Слышишь? Ты нас выдаешь. Мы отдыхаем. Ах, как мне хочется уснуть! Но я не могу спать. Я стою на часах, и неизвестно, кто и когда меня сменит…

— Я, Мария Сергеевна!.. Я, родная вы моя… Теперь я буду дежурить при нем, — вырвалось, наконец, у Саши. Она даже попыталась обнять доктора.

— Ах нет! Какое там дежурство! Понимаешь, закрою глаза — и вижу его… Не Петю… того, что в яме. У меня начинаются галлюцинации. Нервы. Да, он враг. Но я врач. Я всю жизнь спасала людей от смерти.

Она взглянула на Сашу, увидела, что та не все понимает, и снова стала рассказывать тихим и ровным, казалось, равнодушным голосом: