Тревожное счастье

Саша не боялась. Пускай разбушуется река, поднимется ветер, затрещат деревья. Пускай побольше будет шума — это даже лучше. Только бы тихо было там, на том берегу, куда поплыли ее товарищи. Сколько ей придется ждать? Она будет стоять до утра… Нет, всю жизнь, если они… Нет, нет… Там тихо. Только бы там не стреляли…

Они высадились на том берегу, напротив, в поле. Потом поползут туда, где светится одинокий огонек. Может быть, это в доме у Марии Сергеевны? Может быть, худо Пете и она пытается его спасти? Или это светится у немцев? Хлопцы должны подползти туда незаметно, в случае чего тихо снять часового, уложить Петю на носилки и вернуться к реке, где ждет их старый рыбак с лодками.

Сколько прошло времени? Час, два? Может быть, они уже несут его, а сзади идет Мария Сергеевна и шепотом просит, чтоб несли осторожно, не трясли? Может, плывут уже? Саша напряженно прислушивается. Вот плещет вода под лодками, тихо скрипит весло. Но нет, это только чудится. Ей, неверующей, хочется молиться богу, реке, тучам, чтоб ничто не нарушило тишины на том берегу.

И вдруг там, на круче, где светился огонек, вспышка. Одна, другая… Что это? Докатился звук выстрелов. Ударил в самое сердце. Защелкали все чаще, чаще… Затрещали пулеметы, будто горох рассыпали. Показалось — весь мир наполнился грохотом. Зеленые, желтые, красные нити потянулись за реку. Под облака взлетели ракеты и осветили мертвенным светом воду. Везде смерть. Смерть!

Саша отступила на шаг и без сил опустилась на мокрую траву.

— Все… Это все, — шептали ее губы. — Неужто все? Неужто не будет Пети? Погибнет Мария Сергеевна? А Даник? А Владимир Иванович? Нет, нет! Не может этого быть! Не хочу! — закричала она и шагнула в реку. Что она задумала? Плыть? Может быть, и поплыла бы, если б не услышала тихого плеска весел и отфыркивания человека.

Две лодки одновременно вынырнули из темноты. Вслед за ними, тяжело переводя дух, выбрались на мель разведчики. Кто-то тихо сказал:

— Пускай салютуют, дураки.

Другой так же тихо засмеялся:

— Палят в белый свет…

— Саша! — услышала она шепот Владимира Ивановича.

— Саша? — мягкие и холодные руки обвили ее шею. — Вот и мы, мой друг. Спасибо тебе!

«Спасибо вам. Всем вам», — хотела сказать Саша и не могла. Как всегда в такие минуты, слова были не нужны, излишни. Только теперь она ощутила часть той радости, которую два года предвкушала в мечтах, представляя будущую встречу с Петром. Там, в больнице, радости не было. Там были боль и горе. Радость пришла здесь, когда миновала опасность, когда рядом не враги, а друзья, а вокруг — бескрайные просторы родной земли, болота, леса, которые дадут им приют. Пускай это и не такая радость, о какой мечтала Саша, но то, что пришла она через муки и горе, через смертельную опасность, делало ее еще дороже. Она заполняла все существо, звенела чудесной музыкой в ушах, в сердце. Даже выстрелы там, за рекой, не нарушали ее стройной мелодии.

Саше хотелось заплакать, и не так, как она плакала в эти два года, а впервые заплакать от радости. Хотелось обнять Лялькевича, хлопцев, Марию Сергеевну. Но она боялась шевельнуться, как будто могла расплескать свое счастье.

Разведчики молча вытаскивали лодки на берег. Шуршал песок. Журчала вода.

Старый Днепр ласково целовал ноги мужественных, храбрых, добрых и чистых сердцем людей.

МОСТ повесть пятая

Перевод А. Островского

I

Лесник легко, одной рукой, поднял мешок, прикинул, сколько потянет. Крутанул головой, как бы осуждая кого-то, что поскупился. Наклоняясь, нагреб еще полкороба, высыпал в мешок. Казалось, что этот похожий на суковатое, когда-то сломанное бурей, но выдюжившее дерево человек все делает нескладно. Такое впечатление, очевидно, вызывала его неуклюжая фигура. Вглядевшись же повнимательнее, Шапетович увидел, что длинные руки лесника с узловатыми потрескавшимися пальцами действуют ухватисто и умело. Из таких рук ничто не выскользнет, они сделают любую работу, не слишком, правда, красиво и чисто, зато прочно, надежно.

В хате находились еще три взрослые дочери лесника. Но он не попросил их помочь. Все делал сам. И ни одна из девушек не шевельнулась. Две сидели на узкой деревянной кровати, покрытой лишь старым солдатским одеялом, третья — на лежанке. Все три были похожи друг на друга и на отца: такие же высокие, неуклюжие, худые.

Шапетович, которому до сих пор не доводилось их видеть вместе, разглядывал «лесных красавиц» с веселым удивлением. От односельчан и от Саши, не раз навещавшей больную лесничиху, Петро слышал, что старшей из лесниковых дочек за тридцать, а младшей — семнадцать. Однако он не сразу разобрал, которая из них старшая, которая младшая. Одеты они были по-разному. Но обуты… в «бурки», сшитые из солдатской шинели. И все без чулок. Из-под недлинных юбок выглядывали худые костлявые колени.

Девушки тоже бесцеремонно рассматривали его, словно видели впервые. Гляди-ко диво — докторкин муж!

Шапетович сидел на лавке, облокотись на шаткий стол, застланный рваной и грязной клеенкой.