Тревожный звон славы

Завсегдатай дома бессемейный Крылов — в поношенном фраке, в сапогах с кисточками на тучных, коротких ногах — недвижно сидел на скамье, опираясь руками о колени и ленясь повернуть тяжёлую величавую голову. Впрочем, знаменитого баснописца, которому Оленин был давним благодетелем, то и дело окружали гости. Подошёл и Пушкин.

   — Признайтесь, Иван Андреевич, — произнёс он полушутливо, — моя трагедия вам вовсе не нравится.

   — Нет, не могу этого сказать. — Крылов вдруг оживился и оглядел стоявших вокруг. — В своём роде она хороша. Вот я в своём роде обжора — могу съесть двадцать блинов. Но, скажем, другой может съесть сорок. Значит, среди обжор я ещё весьма хорош...

Это было рассчитано на то, что над известной его слабостью к еде посмеются. В самом деле, все рассмеялись.

Но Пушкин посмотрел на Крылова с горечью. Смешить общество своими недостатками? Увы, это старинное русское шутовство. Всегда защищал он перед Вяземским народность Крылова, однако народ в древности назывался смердом. Нет, есть иная, высшая народность, о которой нельзя даже в шутку сказать, что она несколько смердит...

Встретил он здесь давнего друга дома Гнедича, которому Оленин тоже был давним благодетелем. Гнедич по состоянию здоровья почти год прожил на юге, в Одессе, и лишь недавно вернулся. Теперь он был занят завершением многолетнего труда — изданием перевода «Илиады». Он не изменился: аккуратный, в платье будто только что от портного, в рубашке и батистовом жабо, блестевших чистотой, с чёрной повязкой через глаз. Скромный человек, выбившийся из бедняков, неутомимый труженик — разве не совершил он истинный подвиг?

Само собой получилось, что в центре общества оказался именно Пушкин. Толковали о героях его романа — Онегине и Татьяне. Что ждёт их в будущем? Что он замыслил?

Пушкин загадочно улыбался.

Всё же Татьяна имеет все голоса в свою пользу, слышались мнения. Пятую главу следовало бы назвать «Татьяна Ларина», а не «Евгений Онегин». А характер Онегина? Неужто примет он вызов Ленского? Нет, конечно же он постарается кончить распрю. Впрочем, это зависит от разных посторонних обстоятельств.

Пушкин продолжал загадочно улыбаться.

   — Я похожа на Татьяну? — тихо спросила его Анна.

   — Вы?.. — встрепенулся Пушкин. — О нет... но вы такая совершенная, милая, необыкновенная.

   — Пойдёмте, я спою вам!

Она повела его и музыканта Михаила Глинку[393] в дом к инструменту. Тщедушный, болезненный Глинка, зарабатывающий уроками, сочинил восточную мелодию, которую Грибоедов до своего отъезда напел ему. Пушкин на эту мелодию тотчас сочинил слова. Теперь Анна Оленина исполнила романс, уже сделавшийся модным в салонах столицы: «Не пой, красавица, при мне...» Голос у неё был приятный.

Родители с умилением смотрели на любимую дочь и на не отходившего от неё Пушкина. Что ж, судьба их дочери должна была решиться...

Как же были поражены и Алексей Николаевич, и Елизавета Марковна, и Анна, когда Пушкин, услышав от Шиллинга о затевающейся экспедиции в Китай, начал умолять взять его с собой!

   — Однако это может быть весьма длительная экспедиция, — сказал Шиллинг. — Год, может быть, два. Я буду пытаться проникнуть в самую внутренность Китая, что иностранцам запрещено.

   — Даже три! Даже четыре! — увлечённо воскликнул Пушкин.

Елизавета Марковна и Алексей Николаевич переглянулись. Анна отошла и затерялась в толпе гостей.

Впрочем, экспедиция не состоялась, во всяком случае, была отложена на неопределённое время. И Пушкин решился.

В этот день он долго рассматривал себя в высоком зеркале. Он небольшой, мускулистый, выглядит несколько необычно из-за густых длинных бакенбард, но так необычно и должен выглядеть поэт. И он задорно кивнул своему отражению: тем, чем обладаешь ты, не обладает ни один человек в мире! Ты — Пушкин, и этим сказано всё!..

Ему повезло: он застал Анну одну. Умная девушка по его лицу тотчас поняла, с чем он пришёл, и потупила глаза. Лицо её покраснело. Она была очень хороша — маленькая, лёгкая, стройная — и держалась так прямо, что он в кругу друзей в шутку называл её «драгунчиком».

   — Аннет, — сказал он дрожащим голосом и прижал руки к груди.

   — Поговорите с моей матерью. — Она убежала.

Через несколько тягостных минут к нему вышла Елизавета Марковна. Лицо у неё было хмурое, напряжённое.

О, если бы он услышал согласие, сколько тягостных тревог перед неизведанным будущим поднялось бы в нём! Но не успел он сказать нескольких слов, как его остановили жестом руки. Она заговорила сама — резко и прямо. Нет, согласия на брак дочери с Пушкиным ни она, ни её муж дать не могут. Пушкин не занимает должного общественного положения, впрочем, пусть понимает мотивы так, как ему удобнее.

Он не верил своим ушам. И это говорят ему в доме, в котором он столько лет свой человек... Отказ в сватовстве означал и отказ от дома!.. Елизавета Марковна, замолчав, смотрела на него сумрачно и недоброжелательно.

Волна гордости, сознание собственной значительности тотчас поднялись в нём. Он поклонился с должным достоинством и вышел, чтобы никогда больше не возвращаться в дом Олениных.

LI