Трезориум

– Бауэр, скотина, живее! – закричал Михель. И Тане: – Уйди отсюда, уйди! Подальше, на тот конец дома!

Но она стояла, словно замороженная. Наблюдала, как орудийное дуло превращается в черную точку.

Внизу опять грохнуло. У русской самоходки от гусеницы полетели куски и клочки пламени. В следующий миг черная точка выплюнула огненный шар. Дом задрожал, Таню качнуло.

– Выше взял, кретин! – захохотал Михель. – Лупи беглым, Бауэр!

Трофейная пушка внизу пальнула еще трижды, потом замолчала. Из самоходки валил черный дым. Успел ли экипаж выбраться, было не видно.

На Менцельштрассе тоже стреляли, но не гулко, как здесь, а часто, дробно.

Кто-то там в комнате завопил. Лейтенант бросился на крик, а Таня осталась. Но через минуту ее позвали:

– Хильде! Хильде!

Побежала.

Несколько человек склонились на Кукуком. Тот сипел, изгибался. В левой глазнице зияла багровая дыра. Таня поразилась, как это он еще жив, но потом увидела, что пуля прошла наискось – выходное было в виске.

– Пустите, перевяжу!

– Достал русский снайпер нашего Кукука… – сказал лейтенант. – Чего он, кончается?

Таня быстро обработала жуткую на вид, но на самом деле не смертельную рану.

– Поживет еще… Ходить только пока не сможет. Тут еще и сильное сотрясение. Придется на руках нести. Вместе с тем уже двоих.

– Погоди, день еще длинный, – блеснул зубами Михель, но улыбка вышла кривая.

– Командир, сюда! – закричали теперь из угловой. – Все сюда! Атака!

– Первый расчет за мной, второй – остаетесь здесь, глядеть в оба! – приказал лейтенант.

Понесся, а за ним остальные, по коридору.

Таня посмотрела на раненых. Один без сознания, второй щупает руками толстую повязку на голове, всхлипывает.

Нет уж, лучше там.

В угловой комнате никто не стрелял. Все глядели в окна, лейтенант – в дыру. Посмотрела и Таня.

Из депо по рельсам выкатилась открытая платформа, обложенная мешками с песком или, может быть, с цементом. Над ними торчали верхушки касок. Передвижная баррикада медленно приближалась.

– Не стрелять! – приказал Михель. – Вот кретины. Спрятались! Лауниц, Завадски. Приготовить гранаты. Доедут до подбитого бронеавтомобиля – кидайте мячики к ним в корзинку. Это наши лучшие баскетболисты, – весело объяснил он Тане.

Но платформа остановилась на середине площади, немного не доехав до обугленного каркаса. Высунулись стволы автоматов. Взахлеб, сливаясь в единый заполошный треск, ударили очереди.

Лейтенант оттолкнул Таню от пробоины, сам тоже присел, но через каждые несколько секунд выглядывал наружу.

Комната наполнилась оглушительным щелканьем, яростным визгом. Лопнуло стекло на старинном посудном шкафе, внутри задребезжали тарелки. Посыпалась крошка с потолка.

– Аа…! – коротко вскрикнул сжавшийся под окном рябой солдат, имя которого Таня не запомнила. Схватился за плечо, завертелся на месте.

– Рикошеты! Чепуха! – крикнул Михель. – Перевяжи Гартманна.

На четвереньках она переползла к раненому. Кажется, перебита кость. Дрожащими руками стала накладывать проволочную шину. Рыжий больше не кричал, только мычал.

Стрельба не прекратилась, но визга и щелканья больше не было. Русские теперь обстреливали верхний этаж.

Михель выругался.

– А вот это уже хуже. Каюк нам, ребята…

Все поднялись с пола, высунулись.

Позади платформы с мешками неторопливо полз небольшой танк со странным узким дулом.

– Что это, лейтенант? – спросил кто-то.

– Огнемет. В штабе на инструктаже говорили. Броня у них хлипкая, да снарядов больше нет. Гранатой не возьмешь. А из панцерфауста пока прицелишься – с платформы подстрелят. Грамотно.

Таня про себя улыбнулась, гордая за соотечественников, что они так здорово воюют.

Претцель почесал щетину на подбородке:

– И знают ведь откуда-то, что у нас снаряды кончились.

Михель буркнул:

– Не будь идиотом. Это же их пушка. И снаряды тоже… Теперь ясно, зачем они самоходку выпускали. Чтоб мы на нее весь боезапас потратили.

– Что делать, командир?

– Драпать. Сейчас эта жестянка подтянется метров на сорок и начнет плеваться огнем во все окна подряд. Выжжет, как тараканов.

Он попятился от пробоины.

– Ребята, перебираемся в Тыл. Через двор по двое, рывком. Живо, живо!

Подошел к рябому. Тот сидел на полу, кусал губы, нянчил руку.

– Гартманн, бежать можешь?

Кивнул.

– Тогда ты первый. Марш-марш, быстрей!

Повернулся к Тане:

– От меня ни на шаг. Пойдем, на тех посмотрим.

Они вдвоем пошли по коридору в помещение, выходившее окнами на Менцельштрассе. Мимо бежали солдаты – к лестнице.

Лейтенант объяснил пулеметчикам ситуацию, велел брать «машинку» и сматываться. Покачал головой над солдатом с простреленным легким – тот был без сознания. Кукук лежал на спине, смотрел единственным глазом в потолок. Присев над ним на корточки, Михель сказал:

– Бежать можешь? Перенести тебя не получится. Срежут.

Снайпер покачал головой:

– Кружится всё.

– Тогда на. – Лейтенант вынул из кобуры пистолет, вложил ему в руку. – Иначе сгоришь заживо.

– Мне нельзя, – ровным голосом ответил Кукук. – Я христианин.

После паузы Михель покосился на Таню.

– Подожди-ка в коридоре.