Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Однако главным образом под словом «поклоны» мы подразумеваем устремление нашей души к покаянию, потому что более всего влияет на нашу жизнь ожирение нашего сердца, которое никогда не хочет признавать себя грешным. Мы считаем свое сердце духовным, а на самом деле оно плотское. Если мы называем себя грешниками, то лишь произносим это устами, но не признаём этого и не понимаем внутренне. Может быть, мы и говорим: «Господи Иисусе Христе, милостив будь ко мне, грешному» или «Согрешил я пред Тобою», но, если нас спросят, какие грехи мы совершили, то мы скажем: «Я не украл, не убил», — то же, что говорят люди мирские. Они, по крайней мере, имеют оправдание, потому что не понимают глубины своей греховности, а у нас разве есть такое оправдание? Итак, говоря о поклонах, мы подразумеваем усилия побудить сердце и ум к осознанию своей греховности и покаянию не однократному, но непрерывному.

Чтобы помочь нашему сердцу и уму покаяться, нужно постараться создать подобающее серьезное и благоговейное настроение. Во время правила, а особенно в его самые возвышенные и прекрасные минуты, если ты что-то и вспомнишь, не записывай это, оставь. Если твое правило продолжается пять часов, то, естественно, когда Бог скажет тебе нечто, ты захочешь это записать, чтобы потом показать игумену. Но ты не делай этого, когда твое сердце уже начинает восходить к Богу. Тогда нам не нужен никто, даже игумен, — у нас есть Господь и Бог наш.

Как же достичь сокрушения? Оно не достигается с помощью искусственных приемов, достаточно естественно стоять пред Богом. Пусть я не чувствую, что я грешник, но я знаю о своей греховности. Итак, предстану пред Богом как грешник, чтобы когда-нибудь я смог таким себя ощутить и прийти к истинному покаянию. Оно — дар Самого Бога, результат многих моих исповедей и поклонов, результат многих трудов и сокрушения.

Святые отцы называли себя прелюбодеями, окаянными, блудниками, ворами, разбойниками, в то время как с ними подобные грехи и во сне не случались. И все-таки они приписывали себе все эти грехи или с целью принести все свое существо Богу, или с целью улучить милость Божию, или с тем, чтобы сокрушилось наконец их изнеженное и жестокое сердце и осознало свою греховность. Мы же этого в себе не осознаём, и, несмотря на то, что мы преисполнены грехов, нам не удается непрестанно держать их перед своими глазами. Псалмопевец говорит: Грех мой всегда предо мною. А перед нашими глазами не грех, но наши мечтания, мудрование, требования к Богу, несбыточное желание достичь чего-то высокого, во многом преуспеть. Поэтому мы ни на мизинец не возвышаемся над землей.

Многие отцы, чтобы достичь сокрушения, били себя в грудь, как мытарь, со словами: Боже, будь милостив ко мне, грешнику, другие разрывали свои одежды. Конечно, мы не будем делать подобных вещей, но будем стоять подобающим образом. Например, я не усядусь на кровать, чтобы почитать, и не улягусь на ней, чтобы помолиться. Иное дело, когда я часами молюсь умом: «Господи Иисусе Христе», тогда я буду произносить молитву и сидя, и стоя, и лежа на спине и на животе. Эта молитва — многочасовой ночной подвиг ради Христа, борьба, и, поскольку я ношу немощь своей плоти, я буду использовать все средства, чтобы победить в этой борьбе.

Итак, я стою пред Богом, стремясь к тому, чтобы сокрушилось мое сердце, раскололся его лед при помощи моего исповедания пред Богом. Одновременно я стараюсь осознать, что здесь находимся мы: я, ничтожный, и Ты, мой Господь.

«Господи, — говорю я Ему, — Ты невидим, но истинен. Я сор земли, а Ты великий Бог, „Иже на престоле херувимсте носимый, Иже серафимов Господь и Царь Израилев". Ты мой Творец. Ты Тот, Кто знает меня до последней частички моего существа: Ты знаешь и мой дух, и мою душу, и мою плоть. Ты владычествуешь Вселенной. Ты Тот, без Которого ничего не происходит, и вне Которого ничего нет, и в Котором всё. Ты великий Бог, исполненный славы, исполненный святости, исполненный совершенства, а я ничтожен».

Я склонюсь, восплачу, преклоню колена, поклонюсь снова и снова, буду снова плакать, до тех пор пока не сокрушится моя душа. Если я могу это сделать в каком-то храме, это предпочтительнее. Если не могу, то буду делать это в своей келье. Келья — это поприще моей ежедневной борьбы. Очень хорошо, если моя келья становится Божиим храмом. Если же у меня пока такого ощущения нет, буду искать иные подвиги, лишь бы сокрушилось мое сердце.