Три Анны

Храмы в городе почти все были закрыты или взорваны, теплилась жизнь лишь в кладбищенских церквях, и то потому, что новые власти до них ещё не успели добраться.

Храм святой мученицы царицы Александры под окнами дома на Десятой Красноармейской улице рухнул от взрыва как раз во время смерти девочек, и теперь вместо лазоревых куполов Аня видела лишь глухую стену доходного дома, выкрашенную мрачной коричневой краской и местами уже облезшую от частых дождей.

До Красненького добирались в переполненном трамвае, стоя и тесно прижавшись друг к другу.

– Совсем молодёжь стыд потеряла, – на весь трамвай сказала толстая пассажирка в плюшевой душегрее, – мы в наше время с парнями в обнимку не ездили.

– То-то, ты злая такая. Небось, и рада бы к мужичку прижаться, да не берёт никто, – возразила ей кондукторша.

– На золотую свадьбу мы поедем в карете, – шепнул Константин, но Аня шутку не приняла, слишком волнующим представлялось ей венчание.

Трамвай остановился и тотчас опустел, а на кладбище гуськом потянулась молчаливая толпа народа. Небольшая, приземистая церковь с полукруглой крышей стояла сразу за воротами погоста, расстилая по ветру дым из трубы, и на Аню сразу пахнуло чем-то родным, дроновским, олунецким. Чем-то таким, отчего встал ком в горле и защипало в глазах.

В церкви, на удивление, оказалось много прихожан: одних новобрачных собралось пять пар.

– Что вы хотите, милые, – устало сказала свечница, – церквей в городе не осталось, народ к нам валом валит. Господь всех привечает. Послушайте, в хоре одни оперные певицы поют. А регент – бывший преподаватель Духовной академии.

Действительно, хор выпевал дивно и Анина душа возносилась к самому небу. Если бы не муж, крепко держащий Аню за руку, наверное, там бы и осталась в Чертогах Господних. Когда они после венчания вышли на крыльцо, повалил первый снег. Крупные хлопья кружась падали на воротники пальто, звёздопадом оседали на Анином платке, и где-то там, из этой снежной круговерти, на повенчавшихся родителей смотрели две дочки – два белых ангела, упорхнувших из любящих рук.

Легко угадав её мысли, Константин поцеловал жену в холодную щёку, и сказал:

– Будут у нас ещё дети.

Горластый, краснощёкий Воля появился на свет в таком же холодном октябре и сразу заполнил собой всё Анино время.

На рождение малыша соседка Екатерина Васильевна сделала Саяновым царский подарок.

– Знаете, Анечка, – церемонно провозгласила старушка, когда Аня положила на диван тугой свёрток, перевязанный голубой ленточкой, – старая я, жить мне осталось недолго, поэтому хочу успеть распорядиться своим имуществом.

Поскольку Аня недовольно свела брови, пытаясь дать понять, что в мир иной балерине ещё собираться рановато, Екатерина Васильевна решительно села на стул и пристукнула по столу кончиками пальцев:

– Не возражайте! Я отказываю Володюшке свой инструмент. С этой минуты он ваш! Но с условием: в моем пожизненном пользовании.

Не дожидаясь ответа, соседка заложила ногу на ногу, победоносно взглянув на тётю Машу Голубеву, топтавшуюся тут же со стопкой распашонок в руках.

– Пианин у меня нету, да и играть мы не обучены. Я всё больше на стиральной доске пальцы тру, – вздохнув, отозвалась та. – Но распашоночку примите, не побрезгуйте. Мне Господь деток не послал, так хоть твоего сынка Анечка, обряжу в обновку, душу порадую.

Подумав, что подарок тёти Маши куда более кстати, чем роскошное фортепиано, да и ставить его некуда, Аня начала отнекиваться, но Екатерина Васильевна оставалась непреклонна:

– Инструмент ваш.

– Ну что ж, придётся Воле учиться играть марши, – философски заметил Константин, когда Аня сообщила ему о подарке, – марши сейчас в чести. Глядишь, наш сын без куска хлеба не останется.

В подтверждение его слов из радиоточки грянул бодрый ритм:

«В буднях великих строек,
В весёлом грохоте, огнях и звонах

.Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна учёных!»[5]

Талантливая мелодия напористо вливалась в кровь, заставляя её быстрее циркулировать по венам, подчиняясь невидимому оркестру.

Страна мечтателей, страна учёных, – как хорошо сказано!

Аня представила, что пройдёт совсем немного времени и Володя пойдёт в школу, потом в институт и впереди у него лежит широкая дорога. Такая, какой сейчас идут миллионы сограждан.

«Жить стало лучше, жить стало веселей», – сказал Сталин на съезде партии. И действительно, после тяжёлой послевоенной разрухи двадцатых годов, жизнь понемногу стала налаживаться. Карточки отменили, все магазины постепенно наполнялись товарами, и, самое главное, людям захотелось радоваться и улыбаться.

Новый, тридцать седьмой год Ленинград отмечал с размахом, закупая новогодние ёлки и сутками простаивая в очереди за апельсинами.

Поддавшись общему настроению, Аня с Костей тоже поставили в комнате на широкий подоконник небольшую лесную красавицу. Она стучала в окно зелёными ветками и головокружительно пахла свежей хвоей и надеждой на счастье, которое вскоре обязательно придёт.