Три Анны

В процессе разговора пенсионер-исследователь подступал к собеседнику всё ближе и ближе, словно собираясь вступить с ним врукопашную, и, когда, наконец, оказывался вплотную притиснутым к Аниному столику, она не выдерживала и под благовидным предлогом удалялась вглубь помещения.

– Да вызови ты ему психушку, – как-то раз присоветовала Сметанина, когда они в обеденный перерыв пили чай с бутербродами, густо намазанными печёночным паштетом. – Привяжется такой сумасшедший, палкой не отгонишь. И сидит, и сидит в читальном зале день-деньской как приклеенный, делать ему нечего. То ли дело у меня читатели – взял книжку, и до свиданья.

Слушая Жанкин щебет, Аня улыбнулась:

– Уймись, чем он тебе мешает?

– Мне ничем. А вот тебе засоряет голову всякими глупостями.

– Одинокий, безобидный старик, – возразила Аня. – Походы в библиотеку для него – единственная отрада в жизни. Бывает, Аристархов рассказывает очень забавные вещи.

– Ну-ка, ну-ка, поделись.

Жанна налила себе вторую кружку чая и скривила ироничную гримаску, всем своим видом показывая, что рада найти подтверждение собственным мыслям о психическом здоровье читателя Аристархова.

Аня сказала:

– Представляешь, в брошюре тридцатых годов наш дедуля откопал заметку, что в колхозе «Красный Дроновец» около Олунца председателем был настоящий негр Нгуги Черномордов, бывший раб с бразильских плантаций.

– Ну и что? – подула на кружку с чаем Жанна, остужая кипяток. – Негр и негр, ничего интересного…

– Понимаю, тебе, конечно, неинтересно. Но когда я была совсем маленькая, у меня была прабабушка Аня, в честь которой меня назвали. Вижу её как сейчас: лицо гладкое, почти без морщин, седые волосы убраны в пучок, а глаза, добрые-добрые. И вся бабуля такая мягкая, тёплая, душевная. Бывало, обнимет меня перед сном и сказки рассказывает. Странные были те сказки…

Говоря с Жанной, Аня почувствовала, как её закружили воспоминания. Кажется, только вчера она не хотела укладываться спать и канючила:

– Баба Аня, расскажи, как дядя Нгуги весну встречал.

Бабуля Аня приляжет рядом с ней на подушку, поцелует в головёнку и тихо, плавно заведёт сказку:

– Давным-давно за высокими горами, за глубокими озёрами, близ города Олунец, появился чужеземец. Лицо чёрное, как чугун в печи, на шее барабан надет, а вместо одежды юбочка из мочалки.

На словах про юбочку из мочалки Аня всегда прыскала от смеха, так живо представлялся ей чужеземец с чугунной головой, огромным барабаном на шее и кудрявой розовой юбочкой, как её мочалка из пластмассовых стружек.

– А бабушка тебе про спрятанные негром сокровища не рассказывала? – с интересом подалась вперёд Жанна.

– Думаю, сокровищ там нет, – засмеялась Аня, – хотя мне от прабабушки досталась одна картинка.

– Картинка? – Жаннина рука замерла, не донеся до рта бутерброд, и на светлую юбку неопрятной каплей шлёпнулся кусочек паштета. Она брезгливо счистила его ручкой чайной ложки и поторопила Аню: – Не молчи, расскажи скорее про картинку.

Удивлённая интересом подруги, Аня охотно ответила:

– Это карандашный портрет молодой девушки, нарисованный на кусочке картона размером с открытку. Я не знаю, кого он изображает. У дедушки Воли спрашивала, он тоже не знает. Вспомнил, что это какая-то знакомая, которой прабабушка Аня должна была передать рисунок, но так и не выполнила просьбу.

Во время войны, сама понимаешь, судьба людей раскидала. Родные терялись, не то что случайные знакомые. Так и лежит рисунок в шкатулке. Надо бы его в альбом вклеить, да всё руки не доходят.

Про подпись «Прости Христа ради», Аня не стала упоминать. Не хотелось трепать в пустом разговоре глубокие чувства, вложенные в эту короткую фразу.

Встрепенувшаяся Жанна, снова ляпнула на колени паштет, разом отправила кусок бутерброда в рот и посоветовала:

– Ты отнеси портрет оценщику. Вдруг это рука великого мастера? Загонишь за большие деньги. А то, знаешь, кое-какое добро от царских времён у людей ещё осталось.

Она мечтательно закатила глаза и вздохнула – знакомый антиквар рассказывал, что пришла к нему старушка – божий одуванчик и предложила картинку. Скромненький такой набросочек девушки в сарафане. Сказала, что с незапамятных времён между книжками в шкафу лежит. И протягивает ему акварельку самого Билибина. Оценили в тридцать тысяч. Хватило бы на недельку в Хургаду слетать, на верблюдах покататься.

– Бабушке? – уточнила Аня.

– Почему бабушке? Мне, – надулась Жанна. – И вообще, засиделись мы с тобой, Анька, на одном месте. Как думаешь? Скоро отпуск, отвези наследника на недельку к деду, да и махнём на природу куда глаза глядят. Авось женихов найдём.

– Не говори ерунды.

– Я говорю дело, – безапелляционно отрезала Сметанина, и по её хитро сузившимся глазам Аня поняла, что в Жанниной голове зреет очередная авантюра.

Хотя Аня и мысли не допускала, что может оказаться частью Жанкиного умысла, она решила держаться начеку.

Склонность подруги к безрассудным поступкам давно не составляла для неё никакой тайны.