Три чечена. Конный милиционер

— Следователь так говорил, так писал; суд говорил — «левосерый», десять лет давал… — сокрушенно разводит руками Беймбет и снова повторяет: — Я ни в конной, ни в пешей милиции не служил.

Понимая, что от Кунанбаева ничего толком не добьешься, Бондаренко решает:

— Придется идти к трудиле[2] — расспросить про твое дело: что-то ты не так объясняешь.

— Все так, все так! «Левосерый конный милиционер», а я ни в конной, ни в пешей… — уверяет Беймбет, и Бондаренко верит ему, но от этого густой туман в таинственном деле, которое заинтересовало уже и самого Бондаренко, не рассеивается.

Вечером он пошел к зувурчу спросить, по какой статье осужден Беймбет.

Завурч достал из шкафа формуляр з/к Кунанбаева и сказал:

— Статья 58, пункт 10 и 11, то есть контрреволюционная агитация и контрреволюционная организация, да к тому же еще и пять лет поражения в правах. А что такое?

Бондаренко рассказал про непонятного «конного милиционера», но завурч презрительно махнул рукой:

— Врет, падло! Привык морочить голову следователям, и тут наверняка темнит.

Не добившись ничего от завурча, Бондаренко, которого уже охватил азарт следопыта, пошел к Гостицкому, хотя обычно избегал советоваться с ним по юридическим делам.

— «Конный милиционер»? — пожал плечами Гостицкий, одеваясь на ночную смену. — Может, обругал какого-то милиционера или дал, то ли не дал взятку? — высказал свою догадку бывший юрист.

Бондаренко сразу побежал расспрашивать Беймбета:

— Кунанбаев! А может, ты обругал какого-нибудь конного милиционера? Вспомни хорошенько.

— Никогда и не говорил ни с каким милиционером.

— Может калым давал?

— Калым джок[3], ответил по-казахски Беймбет, услышав от Бондаренко родное слово «калым».

Так ничего и не выяснив, Бондаренко засобирался в ночную смену, чтобы по дороге к шахтному стволу еще раз поговорить с Гостицким.

— Мне кажется, дело тут не в «милиционере», а в чем-то другом. Может быть, это какое-то восклицание, которое часто слышал Кунанбаев от следователя, но истолковал по-своему, — сказал задумчиво Гостицкий и добавил: — Однако это относится не столько к сфере юстиции, сколько к обыкновенным кроссвордам, а я не мастак разгадывать их.

И все же на следующее утро Гостицкий, вернувшись с работы, и, видимо, всерьез заинтригованный этой юридической головоломкой, подошел к Бондаренке:

— А не означает ли «конный милиционер» — контрреволюционер?

Вдвоем они двинулись к Бембету, и Бондаренко нетерпеливо спросил:

— А может, следователь говорил тебе, Кунанбаев, — «Контрреволюционер»?

— Ну да, да! Так и сказал: «конный милиционер», — радостно подтвердил Беймбет.

— Ну, вот видите! — улыбнулся Гостицкий. — Осталось расшифровать «левосерого».

Но «левосерый» не поддавался никакому истолкованию. Сколько ни бились над этим словом и Гостицкий, и Бондаренко, ничего не выходило. Сбивал с толку невыразительный цвет — серый, который был в основе инкриминированного определения. Всякий другой цвет еще можно было бы понять: красный — что-то революционное, черный — имеет отношение к анархизму, даже зеленый — чем-то связан с исламом, но — серый? Да к тому же еще — левосерый?..

— Ничего не пойму, какая-то чепуха! — пожал плечами Гостицкий и уже хотел было уйти, но обернулся и посоветовал: — А вы спросите про «левосерого» у нашего воспитателя Делова…

— Что может сказать этот обленившийся придурок[4]? — удивился Бондаренко столь несерьезному предложению.

— Ну не скажите, — возразил Гостицкий. — Во-первых, Делов — бывший оперативник из органов, только проворовался и схватил за это десятку. Не исключена возможность, что он посвящен в тайны специфической терминологии. Во-вторых, он, кажется, работал какое-то время в Казахстане. И все же Бондаренко считал, что от Делова в этом неясном деле мало толку, но иного выхода не было, и он, хочешь не хочешь, пошел искать Делова.

Найти воспитателя Делова в лагпункте — было делом не легким. Осужденный за бытовое преступление, Делов принадлежал к привилегированному сословию заключенных и не имел ни постоянного места работы, ни каких-либо определенных обязанностей. В этом лагпункте, где были собраны в основном только политические, он постоянно чувствовал себя во враждебном окружении. Зная наперед, что перевоспитать этих людей, которые считают себя невинно осужденными, все равно не удастся, воспитатель Делов ограничил свою деятельность раздачей писем и газет да обязательным присутствием на разводах и проверках. В порядке воспитательского контроля он частенько наведывался в хлеборезку и на кухню и выходил оттуда сытый и довольный. Такая вольготная жизнь довела до того, что Делов сам стал подумывать о необходимости как-то активизироваться. Особенно после того случая, когда на дверях его каморки кто-то написал карандашом: «У Делова нет делов». Это была явная контрреволюция, и не мешало бы на автора это едкой надписи завести новое дело, но как ты найдешь этого сукина сына среди массы затаившихся врагов?

Словом, Делов заинтересовался Беймбетом и его следственными материалами.