Три чечена. Конный милиционер

Это только на первый взгляд Беймбет Кунанбаев кажется дикарем и нелюдимом, но стоит присмотреться повнимательнее, поговорить с ним, и вы увидите, что этот немолодой казах, которому уже за пятьдесят, человек добродушный, хотя и очень обиженный. Судьба обошлась с ним так жестоко и несправедливо, что он никак не может прийти в себя, несмотря на то, что с тех пор, как свершилась эта страшная история, минуло четыре года. Легко сказать — четыре года, а сколько горя за это время выпало на долю несчастного Беймбета! Сколько мытарств и лишений перенес он: голод, холод, мучения… Куда только не бросало его бурное житейское море, словно жалкую щепку, в какие снега не заносило Беймбета, какие морозы его не морозили! Если бы кто-то раньше сказал ему, что все это произойдет с ним наяву, а не приснится в кошмарном сне, — Беймбет не поверил бы. А ведь еще целых шесть лет ждать, когда он сможет вернуться в свой степной аул и будет спать не на верхних нарах, а в юрте, на кошме, пасти коней, пить кумыс, перекочевывая летом на свежие пастбища Алатау… Да и дождется ли этого Беймбет, выдержит ли еще шесть долгих лет, если за четыре года, проведенные здесь, он так подорвал здоровье, что его вернули из шахты как непригодного к тяжелому труду под землей и дали работу на поверхности — в вентиляции.

Работа не трудная, да, собственно, это и не работа: выведут Беймбета вместе с другими за зону и оставят под надзором конвоира с винтовкой, по-лагерному «дудоргой» возле шурфа, через который сбрасывают в шахту крепильный лес. Возле шурфа раскорячил четыре железные лапы вентилятор — за ним-то и должен следить Беймбет: включать рубильник, чтобы вентилятор гнал в шахту свежий воздух, и время от времени потрогав железные бока, проверять, не перегрелся ли мотор. Зимой и ранней весной, Беймбет собирал щепки и разный хлам, оставшийся от крепильного леса, и разводил костер, потому что греться надо было двоим: ему и его конвоиру. Вот и вся работа, а потом сиди себе у костра и думая свои невеселые думы.

Беймбету и хотелось бы иногда перекинуться словом с конвоиром, да конвоиру из ВОХРа не положено общаться с зэками, но если бы тот от скуки и нарушил запрет, все равно старый казах не смог бы с ним поговорить и камнем преткновения, как ни странно, стал бы русский язык: его Беймбет, выросший в глухом, отдаленном ауле, до ареста совсем не знал, а очутившись в лагере, по старости так и не смог выучить как следует.

Конечно, за четыре года Беймбет научился кое-как объясняться по-русски, у него даже накопился небольшой запас русских слов, но что это за слова, почерпнутые в лагерном окружении, — ненадежные, более того, — опасные!

Заболел как-то Беймбет — кололо в боку и сводило ногу. Едва доплелся до медпункта со своей бедой и, дождавшись очереди, говорит врачихе:

— У меня в боку очень х…во.

Врачиху прямо передернуло от такого неприличного словца, да еще из уст пожилого казаха.

— Это еще что такое, Кунанбаев? Ты как выражаешься? Слушать тебя не желаю!

Не верит, видно, врачиха Беймбету, думает, что он с какой-то мастыркой пришел, чтобы закосить освобождение. Но если врачиха не освободит Беймбета от работы, то как ему, бедолаге, спускаться в шахту, если он едва на ногах держится. И Беймбет стал умолять:

— Полина Сергеевна! Я не косарик, нет, косить не надо, нехорошо это. Я правду говорю: мне джуда джаман[1]! — вырвалось у него невольно, но в отчаянии он спохватился: вдруг докторша по-казахски не поймет, и он снова повторил неприличное русское слово.

Доктор Староверова сама осужденная неизвестно за что на десять лет лагерей, не выносила похабной лагерной ругани и уже готова была выгнать Беймбета, если бы на помощь не пришел бывший адвокат Гостицкий, дожидавшийся здесь же своей очереди. Улыбаясь, он объяснил докторше:

— Да он же иначе и не может сказать, Полина Сергеевна. Это невинное дитя природы уже немного перевоспиталось в исправительных лагерях, и вот вам последствия…

Врачиха, все еще сердито поглядывая на Беймбета, натерла ему бок какой-то мазью, записала на освобождение от работы, но напоследок еще раз строго отчитала:

— Смотри, Кунанбаев, чтоб я такого больше не слышала!

Вот и говори после этого по-русски, если каждый раз можешь опростоволоситься из-за какого-нибудь вроде бы и простого, а на самом деле очень коварного слова! Особенно, когда говоришь с начальством. Одно-единственное и есть у русских верное слово — «давай». Его и начальники каждый раз повторяют: «давай на допрос», «давай на этап», «давай на работу»; и даже если зэку в кои-то веки выпадает что-то приятное, все равно — давай: «давай в баню», «давай получай посылку». Этим-то словом и пользуется Беймбет без опаски во всех случаях жизни: просит в столовой свою порцию баланды, добродушно говоря: «Давай-давай-давай», а когда конвоир возле шурфа прикажет развести костер, крикнув: «Давай огонь!», — Беймбет и тогда соглашается: «Давай-давай-давай», хоть конвоир потом подозрительно косится на него: не издевается ли над ним эта азиатская контра?..