Три дня до небытия

Черно-белый кот вскочил на стол, задев вчерашнюю газету, Дафна согнала его и стала рассеянно просматривать заголовки.

– Вчера было десять лет со смерти Элвиса, – сообщила она. – Интересно, духи возвращаются на годовщину?

– Пойду оденусь и схожу за свежей газетой, – сказал Маррити, отодвигая свой стул.

В лучах восходящего солнца на дорожку ложились длинные тени лимонного и персикового деревьев, а на юге небо светилось глубокой прохладной синевой. Крошечные белые хлопья пепла, медленно кружа в воздухе, взблескивали на солнце, а на севере над горами клубился белый дым.

Газета лежала на гравии у самых ворот, но Маррити уже заметил зеленый «Рамблер» и, медленно пройдя мимо газеты, не сводя взгляда с машины, отпер замок. За рулем сидел, тоже уставившись на Фрэнка, тот самый седой старик, который вчера заехал к ним на дорожку, но тут же дал задний ход и скрылся.

Маррити толкнул ворота и вышел на улицу, направляясь к водительскому окну. Оно было опущено.

Фрэнк не успел и рта раскрыть, как заговорил старик:

– Она позвонила мне вчера рано утром. Разрешила взять ее машину.

Маррити уставился на морщинистое дряблое лицо под причесанными седыми волосами, соображая, где мог его видеть.

– И вы разбили окно в кухне и влезли к ней, чтобы взять ключи, – догадался он. – Кто вы? И зачем приехали сюда?

– Приехал, чтобы… – старик вроде бы тронул дверную ручку, но сразу передумал выходить. Откинулся на спинку сиденья. – Это не так просто объяснить.

Голос у него был хриплым, как у застарелого курильщика и пьяницы.

– Я Дерек Маррити.

У Маррити закружилась голова, в желудке похолодело. Он отступил назад, чтобы не потерять равновесие, но ответил ровным голосом:

– Вы – мой отец?

– Да, я. Твоя бабушка… моя мать… послушай, парень… она сказала, мне лучше… сказала, что для всех будет лучше, если я уйду. Тогда, в 55-м. Теперь она умерла и не сможет больше меня шантажировать. Я мог бы убить ее и остаться – может, так и надо было, но как убить собственную мать?

– Ты убил мою мать.

Старик выдохнул сквозь стиснутые зубы.

– Черт возьми, мальчик, разве я знал? Я высылал твоей бабке деньги, чтобы она передавала Веронике. И письма. Думаю, твоя бабка оставляла деньги себе, а письма выбрасывала. На нее похоже.

– Ты оставил с ней своих детей.

– А ты бы предпочел приемную семью? Разве Грамотейка плохо о вас заботилась? Не забывай, она не предвидела, что Вероника покончит с собой.

Фрэнку захотелось рассказать этому старику о пьяных, безнадежных последних днях Вероники – и захотелось, очень захотелось выслушать его ответ, но здесь, на улице, было не место. Вместо этого он спросил:

– Кем был отец Грамотейки? Как на самом деле звали Просперо?

Старик покачал седой головой.

– Тебя это не касается, мальчик. Пусть будет Проспер О.

– Альберт Эйнштейн, – подсказала из тени за приоткрытой калиткой Дафна.

– Даф! – прикрикнул испуганный Маррити, шагнув к ней, – Тебе здесь нечего делать. Это…

– Твой отец, – закончила за него Дафна. Она была еще в пижаме, стояла на гравии босыми ногами. – Ты представил себе Альберта Эйнштейна, скажешь, нет, пап? Старого ученого со всклокоченными волосами.

Она вышла за ворота в холодный косой луч и, подойдя к отцу, взяла его за руку.

– Почему Грамотейка вас шантажировала? – обратилась она к старику.

– Даф, – взмолился Маррити, – мы ведь не знаем, кто этот человек. Иди, подожди меня в доме!

– Хорошо. Но он наверняка твой отец – очень на тебя похож.

Дафна выпустила руку Фрэнка и, миновав ворота, побежала обратно, вверх по дорожке.

Маррити невольно покосился в сторону человека за рулем, хотя по его взгляду тот мог заметить, что Фрэнку замечание Дафны не польстило.

Однако его отец сидел, зажмурив глаза и нахмурившись, словно у него вдруг схватило живот.

– Ты в порядке? – окликнул его Маррити.

Старик открыл глаза и промокнул их рукавом нейлоновой куртки. Потом глубоко вдохнул и выдохнул.

– Надеюсь, надеюсь. Что она сказала?

– Сказала, что ты на меня похож.

– Подбородок Маррити, – сказал его отец с горькой улыбкой, – и в глазах, мне кажется, что-то есть, и в переносице. Посмотри на фотографии Эйнштейна тридцатых годов.

– Я думал, мы ирландцы.

– Мой отец, может, и был – или кем там Фердинанд приходился Миранде, моей матери. А вот звали его не Маррити – это девичья фамилия твоей бабки, только она добавила второе «р», чтобы звучало по-ирландски. Фамилия венгерская, сербского происхождения. Кажется, я не первый никудышный отец в нашей семье. Правда, у меня – я в этом абсолютно уверен – не было выбора. – Он открыл и снова закрыл рот, а потом добавил: – Мне жаль. Не могу выразить, как мне жаль.

Маррити ответил колкой улыбкой.

– Может, и жаль. Только жалостью уже не поможешь.

Помолчав, его отец кивнул.

– Наверно, не поможешь. Пустишь меня в дом?

Маррити даже удивился.

– Нет, конечно! Можем как-нибудь встретиться – оставь мне свой телефон. Между прочим, отсюда тебе лучше уйти пешком, я запомнил номер машины и намерен сообщить об угоне.

– Пустишь меня? – повторил старик. – Вчера умерла моя мать… твоя бабушка.