Три дня и вся жизнь

Теперь, когда он повзрослел, заключение его уже не пугало, его страшил скандал: суд, газетчики, телевизионщики, которые заполонят Боваль, станут преследовать мать. Крупные заголовки, интервью экспертов, комментарии судебных обозревателей, фотографии, показания соседей… Он представлял себе Эмили, несущую вздор перед объективом камеры. Она не станет хвалиться тем, что они с Антуаном сделали после вечеринки у Лемерсье. Мэр попытается снять обвинение с города, но тщетно: в Бовале, в нескольких десятках метров друг от друга, одновременно проживали и жертва, и убийца. Госпожу Дэме снова заставят плакать, чтобы запечатлеть на камеру безутешную мать, рядом с ней будет стоять Валентина с тремя малютками. И снова будет всерьез поставлен вопрос, вечный вопрос: как можно стать убийцей в двенадцать лет?

Все будут обожествлять это происшествие, потому что по сравнению с ним почувствуют себя сказочно нормальными. Телевидение запустит какой-нибудь исторический сериал про знаменитые полицейские дела, углубившись в века, насколько позволят архивы. Бовальское преступление избавит целое население от малейших подозрений в насилии, ведь так приятно назначить ответственным за проступок кого-то одного и получать удовольствие, глядя как его наказывают за то, что мог бы совершить кто угодно. Антуан за считаные минуты примкнет к сонму хрестоматийных убийц. Он перестанет существовать. Он больше не будет личностью. Антуан Куртен станет брендом.

Его сознание приходило в крайнее возбуждение, в нем возникали тревожные картины, потом Антуан вдруг возвращался на землю, осознавая, что вот уже полчаса не говорит, не слушает и не отвечает на вопросы Лоры. Они жили в небольшой квартирке, расположенной далеко от университета, зато поблизости от университетского госпиталя.

Насколько в предыдущие три года они не щадили себя и свое время, предаваясь любовным утехам, настолько же по возвращении Антуана в июне их сексуальные отношения стали редки. Тогда Антуан пошел на определенные ухищрения, для которых его мужественность не требовалась. Лора с некоторой тревогой и серьезной неудовлетворенностью ждала лучших времен. Она никогда не видела Антуана особенно счастливым, он был человеком скрытным, молчаливым, суровым и беспокойным, именно это ей и нравилось в нем, он был очень красив, а веселость придавала ему слащавости. Его серьезность вызывала у окружающих ощущение надежности, внезапно опровергаемой неожиданными приступами тревоги. В такие периоды его дискомфорт приобретал угрожающие размеры. Лора по-своему объясняла причины его состояния, предполагая семейные неурядицы. Может, он сомневается в своем призвании врача? И все же она неизбежно пришла к предположению, тем более вероятному, что оно казалось невозможным: у Антуана есть любовница.

Лора сделала над собой усилие, чтобы начать ревновать; у нее не получилось. За неимением лучшего она удовлетворилась психологическим объяснением, в общем и целом более утешительным для врача: если уж она не может решить проблему, то подберет подходящий препарат. Лора уже готовилась поговорить с ним об этом, когда случайно обнаружила, что Антуан и без того ежедневно принимает изрядное количество антидепрессанта.

Миновали июль и август.

Госпожа Куртен, конечно, беспокоилась, что с середины июня Антуан ни разу не приехал проведать ее. Она вела строгий подсчет его визитов и могла по памяти назвать их точные даты за предыдущие пять лет. Странно, но она никогда открыто не упрекала его и ограничивалась замечанием, что он редко приезжает, как если бы его отдаленность представляла для них обоих результат молчаливого соглашения, досадного, но необходимого.

Когда, по многу раз за неделю, он вспоминал о работах в парке аттракционов, которые вскоре должны были начаться в лесу Сент-Эсташ, Антуан мысленно возвращался к последнему проведенному в Бовале дню, к ужасным и бесполезным часам, к фотографии подростка Реми, к вечеринке, на которую ни за что не пошел бы, если бы не настойчивые уговоры матери, к нелепой встрече с Эмили. Он никак не мог понять, почему с ней все так обернулось. Он желал обладать ею, потому что она привлекательна и памятуя о своем инфантильном наваждении. В этом была доля желания и гораздо больше жажды реванша. Но она, она-то чего хотела? Его самого или чего-то другого? Или просто пустила все на самотек? Нет, она даже проявила активность. Антуан помнил ее вездесущий язык, ее руку, то, как она развернулась, изогнулась. Как смотрела ему прямо в глаза, когда он вошел в нее.

Спустя месяцы он по-прежнему не мог прийти к определенному мнению относительно этой женщины. Ему вспоминались, как неразрывно связанные, красота Эмили, по его шкале ценностей стоявшая на высшей отметке, и обескураживающая пошлость ее слов. Он вновь видел ее детский восторг, когда она говорила о старых школьных фотографиях. Малейшее воспоминание пробуждало в нем множество неприятных мыслей, а тут еще в середине сентября мать по телефону сообщила, что приходила Эмили и спрашивала его адрес.

– Чтобы кое-что отправить тебе, она не сказала, что именно.