Три дня Индиго

– Я, друг мой юный, когда-то был плохим поэтом и известным литературным критиком. А ныне – профессиональный алкоголик и бомж! – сказал Андрей с гордостью. – Запомни накрепко: алкоголиками и бомжами люди порой становятся от несчастий, которые судьба обрушила на их плечи. Бывает, что слабость душевная или болезнь телесная приводят к такому печальному итогу. Но я настоящий алкоголик и бомж, выбравший свою цель осознанно, шедший к ней долго и трудно. В иные годы я бы примкнул на этом пути к какой-либо субкультуре или основал свою. Однако Перемена дала мне знак – в эпоху бессмысленности всего не нужны лишние смыслы для существования.

– Вот и вы про смыслы, – сказал я озадаченно. – И почему же не нужны?

– Суета сует и всяческая суета, – вздохнул Андрей. – Люди верили в Бога, но оказалось, что Бог в нас не верит. Мечтали о чудесах науки, но все наши чудеса оказались детскими забавами. Патриотизм не нужен, детей рожаем по привычке, книжки новые не пишем, даже стихами баловаться перестали. Вот я и решил, раз уж мир катится под откос, провести остаток дней с удовольствием. Погоды нынче теплые, мокро только… – Он вздохнул. – Спиться-то получилось легко, это я всегда любил. А вот к грязи привыкать пришлось… Но – всё удалось! Вреда никому не несу, пользы не причиняю.

– Мне кажется, польза от вас есть, – сказал я. – Стихи вот всякие…

– Это теперь! – воскликнул Андрей. – Это новый мой этап! Хожу по Москве, читаю стихи мертвым поэтам. Достойная судьба. А кто тому причиной?

– Кто?

– Ты, мой друг! Выслушал, поговорил, кристалликом поделился. Но главное – с таким удивлением на памятник Низами смотрел. Я и подумал, вот достойный юноша, но даже слышать не слыхивал о поэте! Столько памятников по Москве стоит… к кому-то приходят, к Сереже Есенину, к Володе Высоцкому… а другие позабыты. А я же все их стихи помню! Дай, думаю, почитаю стихи памятникам. Мне несложно, им приятно.

Андрей помолчал и добавил вполголоса:

– Людям нравится. Остановятся, послушают. Иногда поговорят. Некоторые тоже стихи читают. Нельзя забывать поэтов!

– Главное, что вас не обижают, – сказал я.

– Кто? – удивился бомж.

– Ну… полиция.

– Бумага у них есть, нельзя меня трогать! Сын у меня… большой начальник.

Я кивнул. Да, Лихачев про это говорил.

– Может, тебе помочь чем? – спросил Андрей неожиданно. – Ты же друг мой лучший, юный, закадычный, нежданный! Вот как мы встретились с тобой, так жизнь моя смысл новый обрела!

– Мне сегодня все предлагают помочь, – улыбнулся я. – Да ничего не надо, спасибо. Сегодня моя очередь помогать.

– Точно? – не унимался Андрей.

– Без бэ, – уверил я его. – Да вы и так помогли сейчас. Только не заметили. Пойду, дела!

Оставив Андрея у памятника, я двинулся назад, к метро.

Некоторые вещи мы делаем не потому, что должны.

Некоторые вещи мы просто не можем не делать.

Часть третья

Глава первая

Комок у метро «Мичуринский проспект» запомнился мне как нелепым названием «Баклажан», которое упрямо употребляли местные, так и хитрым Продавцом, снабдившим меня патронами, обращавшими врагов в камень.

Создалось тогда у меня ощущение, что этот Продавец не просто жадный (все они жадные), но еще и склонен к конкуренции больше других. Даже к недобросовестной.

Так что тут было самое место обналичить радужный кристалл.

У Комка в этот раз не толкались, как обычно, серчеры и обыватели. Немудрено – у входа стояла стража. Две обычные стражи и одна старшая – двухметрового роста, широченная, с глазами под прозрачными веками. Выглядели Измененные достаточно устрашающе и неприятно, чтобы даже зеваки держались на изрядном расстоянии.

У старшей стражи, между прочим, на поясе крепилось нечто вроде большой кобуры из черного пластика. Она была закрыта, но явно не пуста.

Это кого они так сопровождают-то?

– Привет, – сказал я, подходя. – Входить нельзя?

Стражи молча смотрели на меня.

Потом старшая стража заговорила:

– Привет, Макс. Можешь зайти.

– Ты меня знаешь? – растерялся я.

– Все Измененные тебя знают. – Мне показалось, что чешуйчатые плечи чуть шевельнулись, будто стража удивилась. – Ты был призван, ты спас Гнездо, ты…

Она запнулась. Потом закончила:

– Ты друг. Ты можешь войти. Там монах, но она скоро выйдет.

Почему они так легко смешивают мужской и женский род? «Монах», но при этом «она».

– Я зайду, – сказал я. – Спасибо. Я всего два раза видел монахов.

Стражи посторонились, и я вошел в Комок.

Там действительно был монах.

Это не самая главная и не самая малочисленная форма Измененных. Но Гнездо они покидают совсем уж редко. Как я понимаю, они вроде учителей и ученых, учат жниц и стражей, ведут какие-то исследования.

Монахи толстые. И это скорее преуменьшение, они напоминают формой грушу – огромная задница, толстое пузо, короткие ноги… Плечи узкие, ручки короткие и тонкие.

А голова почти человеческая, только больше, и кажется от этого раздутой, но черты лица сохраняются. Кожа вроде как обычная, на голове венчик волос, как у католических монахов.

Продавец глянул на меня с удивлением. Потом заулыбался. Узнал и понял, почему стража кого-то впустила.