Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День первый. Настоящее

По весьма достоверным слухам (народ почём зря врать не станет), статуя Богини Победы когда-то в далёкой древности была изваяна руками греков, а, следовательно, изначально звалась Никой. Коротко, просто и для всех эллинов ясно. Но, будучи в качестве трофея привезённой Октавианом Августом в Рим из Тарента, получила законное ромейское имя Виктории. Так сказать, нашла себя и своё истинное призвание в жизни. Это вовсе не означало, что историю кто-то невзначай или нарочито подправил, переписал или сфальсифицировал – просто у каждого времени и государства были, есть и будут свои собственные не только герои или… безбожники, но и Боги. Патриотизм как противовес либерализму рулил и был на марше во все времена, хотя и не при всех нравах.

«Богиня Победы! Моей победы! Знак свыше! Да что там знак – целое предзнаменование!» – уверился и уверовал Филипп Араб, во весь рост становясь рядом и вровень с мраморной скульптурой. На одну ступеньку с Богиней… со всеми Богами чохом!

«Надо бы достроить… донадстроить… дополнительных ступенек, тогда стану и встану ещё выше!» – в линию спрямил свою мысль император, припоминая мутную байку о Вавилонской башне, сохранившуюся с давних времен как письменное свидетельство и наследие некогда отправленного на крест Галилеянина, чья популярность, впрочем, в римской державе с тех пор лишь росла (не по дням, а по часам).

Переносные раскладные сенаторские кресла, больше похожие на стульчики, были расставлены лицом к центральному входу. Получалось, что величественная статуя Виктории высилась не впереди, а позади спинок курульных сидений, а её мёртвый каменный взор упирался прямо в живые затылки смертных (своего рода президиум наоборот).

Как только Филипп оказался рядом с Викторией, всему знатному народцу пришлось развернуться их корпусами на сто восемьдесят градусов. А тем, кто ещё сидел – подняться на ноги, несмотря на старость и полуразложившуюся дряхлость (основная масса молодых и здоровых почтительно вскочила уже прежде – тогда, когда фигура императора только показалась в дверях помещения).

…Развернуться в любом случае пришлось всем, хотя бы вполоборота.

*****

Филипп Араб с торжествующим видом, но с доброжелательной улыбкой на губах оглядел зал. Пространство было разделено на три части. Справа и слева – сенаторские сиденья, плотнячком расставленные на трёх широких и низких ступеньках (те самые три яруса).

«Президиум», в котором сейчас находился император, представлял из себя просторный подиум, где рядом с Богиней Викторией стояли почётные кресла для действующих державных чиновников-высших магистратов. Но сейчас все они были пустыми: магистраты или скромничали, или, во избежание неприятностей, не хотели ни себя, ни свои груди выпячивать – в пекло поперёк императора не совались. Не светились.

В кресла магистратов один за другим стали рассаживаться смуглые и кривоногие телохранители Филиппа: поначалу боязливо и будто стесняясь, а потом – словно с цепи сорвались, почувствовав молчаливое одобрение своего и всеримского хозяина.

За спинами императора и изваяния Богини спряталась пара запасных выходов. Но эти двери были закрыты на засов: вряд ли они сегодня пригодятся…

Филипп обратил на эти запертые выходы внимание, а его охрана их почему-то профессионально проигнорировала: каждый цепной пёс самодержавия уже мыслил себя не простым стражем туловища, а державным деятелем со стремительной и блестящей карьерой.

Чьи заслуги «заслужистее»?

«Когда она меня спросила:

"Не жемчуг ли сверкает на траве?" —

Тогда в ответ сказать бы сразу мне,

Что это лишь роса, —

И с той росой исчезнуть…»

Ямабэ Акахито

Сенаторские лица и их фигуры владыку Рима не впечатлили. Его резко поскучневший взгляд стал попеременно падать то на столбы-пилястры, словно мощной рукой Атланта вдавленные в четыре угла (внутри одной из пилястр была лестница, ведущая на крышу), то на трёхъярусные ряды сенаторских кресел, то на три больших окна курии, то на высоченный потолок (благодаря которому акустика преобразовывала любой неожиданный звук, возникающий в тишине из ниоткуда, в мелкую дрожь, с непривычки рябью прокатывающуюся по всему телу Филиппа – мурашки по коже).

Взор римского властителя прогулялся по правой и левой сторонам стен, где в тени ниш укрывались скульптуры Богов, героев и прежних императоров, не развенчанных наследниками и не преданных проклятию памяти. Края углублений были обрамлены колоннами на консолях. Что за ордер был у окультуренных столбов, император не разобрал.

«Хотелось бы, чтобы коринфский. Впрочем, и ионический с дорическим сойдут! На безрыбье и рак – щука!» – вяло и не к месту подумал властитель Рима.