Три дня одной весны

И когда все, кроме брата, потянулись к блюду, она встала и пошла на кухню. Там, в одиночестве, она может дать волю слезам и плакать до тех пор, пока не станет легче на сердце и пока не стихнет терзающая ее боль. Зачем утяжелять ношу брата, которому и без того хватает мучений…

Долгим взглядом проводил ее Усмон Азиз. Внезапно ему стало трудно дышать от ненависти ко всем тем, кто искалечил жизнь Оросты и кто его самого вынудил покинуть Отечество и жить на чужбине. Мщения жаждала душа! И теперь он уже не хотел и не мог принимать в расчет, что свою участь выбрал себе он сам, что, возможно, не без вины перед новой властью был его зять, Саидназар, и что, в конце концов, всякое государство, если желает сохранить себя, устанавливает порядки, с которыми необходимо считаться. Мести требовало сердце, и прохладный после бурного дождя весенний день душен был для Усмон Азиза.

Подобрав полы халата, Усмон Азиз снова оперся на подушку. Теперь он как бы в первый раз увидел прямо перед собой четыре тутовых дерева с почти еще голыми ветвями — и, увидев, старался припомнить: кто посадил их — отец или дед? Не находя в памяти ответа, он чувствовал, что ему становится не по себе. Ведь он так тосковал по этому саду, по этим тутовникам, которые, иногда являясь ему в сновидениях, заставляли трепетать его сердце!

Дождь прекратился, но конь Анвара не успокоился и по-прежнему прядал ушами и часто бил копытами.

«Хозяина ищет», — подумал Усмон Азиз. Но странно: он даже пожалел Анвара, хотя тот, несомненно, принадлежал к тем, из-за кого страдает Ороста и кто встал на его, Усмон Азиза, пути. Память о вас жива, дни минувшие! И только благодаря ей смягчается его сердце, когда он думает об Анваре… Счастливой была та далекая пора! Жив был отец; жива была мать; и не ведали печали брат и сестра. Наступало лето, и он вместе с Сулаймоном весело отрясал каждую ветку этих четырех деревьев, после чего вся семья устраивала настоящее тутовое пиршество! Когда брат уехал в священную Бухару, Усмон Азиз сбивал ягоды сам; а затем ему стал помогать Анвар, который или расстилал внизу старую скатерть, или, ловко взобравшись на верхушку дерева, самозабвенно колотил обухом топора по веткам. С глухим стуком падал на землю спелый тут.

И этот веселый, ласковый, услужливый мальчик стал его врагом, стрелял в него и хотел его убить! Непостижимо!

Усмон Азиз помрачнел. Право же, все перепуталось в этой жизни. Анвар — его пленник. Ороста при живом муже осталась вдовой, сам он — нежеланный гость в отчем доме, на родной земле, а его семья — на чужбине. Ни слова об истинных целях своей поездки не сказал он родным; не объяснил, почему вместе с ним седлают коней Курбан и Гуломхусайн. Слабеньким огоньком теплилась в сокровенной глубине души надежда — можно сказать, надежда на чудо: он вернется с победой и объявит, что дорога в Нилу открыта. И все вместе они возвратятся на родину, где в счастливой и спокойной старости он достойно завершит дни своей жизни.

Усмон Азиз горько усмехнулся. Лишь пыль взметнула стрела! И теперь он помышляет лишь о том, как бы выбраться отсюда, как бы побыстрее покинуть родную, проклятую, до последнего дыхания любимую землю… Не следовало ему оставлять семью. Старшая дочь там, в Пешаваре, вышла замуж, за нее можно не волноваться; но шестнадцатилетний сын, на которого пали заботы по дому и лавке, больная жена и третье дитя, совсем еще маленькая девочка, отрада его сердца, — как они там?

Поставив на дастархан еще одну чашку чакки, Хомид примостился напротив и после почтительного молчания спросил:

— Не заскучали?

Усмон Азиз поднял на него глаза, но ничего не ответил. Хомид смешался.

— Сейчас бульон принесу, — растерянно пробормотал он, — с места, однако, не двинувшись.

Долгую тишину, наступившую вслед за этим, прервало громкое ржание гнедого — конь Анвара опять забил копытами и замотал головой.

— Видно, конь отличный, — робко заметил Хомид.

И вновь наступила тишина.

Небо на востоке постепенно светлело. После дождя радовала взоры сочная зелень молодой травы. Гнедой успокоился и вместе с остальными конями мерно жевал сухой клевер. Ушли куда-то Курбан и Гуломхусайн.

— Ну… рассказывайте, — проронил, наконец, Усмон Азиз.

— О чем, почтенный? — широко раскрыв пепельные глаза, спросил Хомид.

— О жизни…

— Да сгнила бы она, такая жизнь!

— Что так?

— Потому что не знаю, что меня ждет завтра.

— Знать необходимо. Вы взрослый, много повидавший человек…

— Это все слова, почтенный. Ведь вздохнуть не дает эта власть! Сегодня скажет — много у тебя овец и коз, завтра какой-нибудь новый налог истребует, послезавтра будет докапываться, почему не вступаешь в колхоз… Совсем мы себя потеряли! И от Юнуса, вчерашнего голодранца, спасения нет. А как же! Он нынче человек не простой — председатель, селу хозяин!

— А ведь когда-то, по-моему, вы с ним дружили?

— С той поры, как организовали колхоз, под нашу дружбу вода пошла, почтенный.

— Нехорошо.

— Напротив, почтенный: очень хорошо! Весь мой скот хочет в колхоз забрать этот проклятый!

— А почему бы вам самому по доброй воле не вступить в их ряды?