Три дня одной весны

Гневный румянец проступил на смуглом лице Хомида.

— Я не дурак, чтобы пару моих волов, овец и коз — весь мой скот, трудами приобретенный, делить с этими лентяями!

— Отчего же они лентяи?

— Не были бы лентяи, не слыли бы бедняками. Кто семь потов не прольет — тот непременно бедняком станет.

Усмон Азиз коротко усмехнулся. Разговор с Хомидом занимал его, и он спросил не без умысла:

— А если у человека нет земли, на которой он мог бы охотно пролить все свои семь потов? И нет денег, чтобы купить пару овец? Как тогда?

— Если всей душой будет стремиться — найдет, — непоколебимо произнес Хомид. — И землю найдет, и деньги… Будет трудиться — все будет!

— Возможно, — сказал Усмон Азиз. — А сами-то вы как — богаты?

— Нет, почтенный, я не богат. От покойного отца мне в наследство достался клочок земли. Тружусь на нем не покладая рук, проливаю пот — и жена, и дети мои поэтому живут в достатке.

— Хорошо. Но дальше как будете жить? Года на два — на три… ну, пусть даже на четыре советская власть оставит вас в покое. А дальше? По-прежнему будете стоять на своем и твердить, что колхоз вам не нужен? И так — всю жизнь?

Хомид опечалился.

— Не знаю, почтенный, — с болью вымолвил он. — Но есть все-таки над нами бог, и, может быть, наступят перемены. Вот, вы приехали. Поговаривают, что Ибрагимбек тоже…

Усмон Азиз презрительно махнул рукой.

— Сколько пустых надежд и шума из-за грязного конокрада!

Хомид обомлел.

— Но почему? Ведь и вы…

Натолкнувшись глазами на острый взгляд Усмон Азиза, он смешался и замолчал.

— Что — я сам? — с гневом спросил Усмон Азиз.

— Вы и сами… — запинаясь, пробормотал Хомид, — вступили в борьбу… повязали пояс…

— С чего вы взяли?

— Ну как же! — воскликнул Хомид. — Приехали… вооружены… тех вероотступников пленили…

— Наивность хороша до определенного возраста, — насмешливо заметил Усмон Азиз. — Вам она уже не к лицу. И вот что я вам скажу: мусульмане ли возьмут верх, неверные ли — мне теперь все равно.

На Хомида жалко было смотреть.

— Но почему, почтенный? — еле выдавил он из себя.

— Потому, что, соизволит бог, завтра мы уходим обратно.

— Вы уйдете, — растерянно сказал Хомид. — А я? Что делать мне? И тем, кто мне подобен?! Есть ли у нас надежда?

— Этого я не знаю.

— Не знаете… — как эхо, повторил Хомид. — Странно… Погодите! — воскликнул вдруг он, словно обрел, наконец, твердую почву под ногами. — А с теми что сделаете? — кивнул он в сторону хлева, где заперты были Анвар и Каромат.

— Истинные мусульмане определят, какого наказания они достойны.

— Вы знаете наше мнение, почтенный! И мулло сказал…

— Значит — смерть? Я вас правильно понял?

— Да, — жарко выдохнул Хомид, — смерть! Пусть бы какой-нибудь неверный все это сделал — колхоз организовал, школу открыл… Не так было бы обидно. Но ведь это потомки мусульман делали! Такие же, как мы! — Хомид умолк. Затем, будто вспомнив нечто важное, поспешно добавил: — Отец мой покойный все время одни стихи повторял. Они мне нисколько не нравятся, но я их запомнил.

— Ну-ка, — поощрил его Усмон Азиз.

Хомид глубоко вздохнул и произнес нараспев:

Мы сердцем чисты и зла никому не желаем.
Дружим со всеми — хоть к нам и пылают враждой.
Мы дерева ветки — с плодами единства и мира.
В нас бросивший камень — найдет в нас все ту же любовь.

— Прекрасные стихи! — воскликнул Усмон Азиз. — Вот каким должен быть род человеческий!

Хомид пожал плечами.

— Терпеть, когда в тебя бросают камень?

— Хотите сказать, что Анвар и этот учитель бросали в вас камни?

— Не в меня… В других! В вашего зятя Саидназара, например. — Кровь кинулась в лицо Хомида, и он яростно отчеканил: — Всех бы уничтожить! Жаль, даже завалящего ружьеца у меня нет…

— Потише, мулло Хомид! — усмехнулся Усмон Азиз и отхлебнул из пиалы. — Любовь к оружию — вещь опасная. К горькому раскаянию приводит любовь к оружию, уж вы мне поверьте. Ненадежные поводыри сабля, винтовка и желание отомстить… Благодаря им стал я скитальцем меж двух миров.

Их разговор прервало появление мулло Салима. Хрипло дыша и постукивая посохом, он вступил во двор в сопровождении мужчины с короткой, начинающей седеть бородой. Пока мулло Салим, постанывая и жалуясь на здоровье, опускался на одеяло, его спутник, уважительно поздоровавшись с Усмон Азизом и осведомившись о его здоровье, сел рядом с Хомидом.

Усмон Азиз узнал его — это был местный пахлавон[30] Зариф Барака.

— Поторопились побелить бороду, — с улыбкой сказал ему Усмон Азиз.

— Стар стал, — тоже с улыбкой отвечал ему Зариф Барака, некогда с успехом боровшийся почти на всех празднествах и свадьбах в ущелье Охугузар.

— Как ваше здоровье? Дела, житье-бытье?

— Неплохо. От них, — Зариф Барака кивнул на мулло Салима, — услышал, что приехали. Подумал — пойду, повидаюсь, узнаю, как ваша жизнь…

Усмон Азиз просветлел — так был приятен ему этот простой, честный и добрый человек.