Три дня одной весны

— Вот пристал, — сердито проговорил Курбан.

Но было слышно, как он повернул в замке ключ и откинул засов. Затем дверь приоткрылась, и Курбан уселся на пороге, держа в руках винтовку.

— Говори!

— Ты раньше таким злым вроде бы не был…

— Меня жизнь злым сделала.

— Жизнь? Ты сам виноват, а не жизнь.

— Это почему же?

— Потому что не надо было тебе, бедняку, идти за Усмон Азизом.

— И куда же я должен был пойти, если не за ним?

— Никуда.

Курбан рассмеялся.

— Мне, стало быть, надо было остаться в этом богом забытом селе и с торбой через плечо ходить от дверей к дверям. Ты уверен, что мне так было бы лучше?

— Нилу — колыбель твоя, а не богом проклятое село! И кто тебе внушил, что ты непременно ходил бы с торбой?

— А что бы я делал? Ни дома, ни земли… Всем обделил меня бог, и спасибо хозяину, что взял меня с собой. Сыт, одет, здоров…

— Неужто человек должен заботиться только о желудке?

— В этом подлом мире и сытый желудок — не так уж мало.

— Ошибаешься! Не ты один был такой в наших краях — без крыши над головой, жены и детей. Но другие, в отличие от тебя, не только о сытом желудке мечтали. Справедливости хотели они! Не желали пресмыкаться перед баями, по-человечески жить хотели. Они честь свою выше всего ценили и утверждали свое право быть людьми!

— Красивые слова говоришь… А на деле что вышло?

— Ты не видишь? Или ослеп?

— Почему? Я вижу: если раньше бедняки трудились на богатых, то теперь работают для неверных.

— Эх, Курбан, — вздохнул Юнус — Жаль мне тебя… Зря покинул ты родину.

— А не покинул бы, так что — р о г а  бы приобрел?

— Не приобрел бы ты  р о г а, Курбан, не стал бы богачом — и никто из нас в богачи не вышел. Да мы вовсе не к этому стремимся. Мы обрели свободу, стали хозяевами земли и воды…

— Это меня не интересует.

— Отчего же?

Голубоватый свет проник через открытую дверь и на миг озарил весь хлев — от угла до угла. Затем свет померк, и низко над крышей пророкотал гром. Дрогнули стены хлева, и жалобно заскрипели балки. Анвар вздрогнул — и от резкого, слепящего света, и от исполинской силы грома. И снова вспыхнула молния, и снова голубоватый неживой свет выхватил из темноты бледные лица трех пленников. Прогремел гром — однако звучал он теперь не так сильно. Гроза уходила. Но дождь принялся колотить в крышу, казалось, с еще большим усердием, капли его, проникая сквозь щели, падали на пол.

— Небо словно продырявилось, — подал голос Анвар.

— Небо, — как эхо, откликнулся Каромат и, помолчав, добавил: — Горько плачет оно… нашу долю оплакивает.

— Пока корни в воде, — постарался утешить учителя Анвар, — есть надежда на урожай.

— Вырвали из воды мои корни!

— Не горюй. Не ты один.

— Не о себе я печалюсь, друг! Не влюблен ни в кого — значит, сердце спокойно. Жены и детей нет… Не придется, стало быть, мучиться, думать о том, как будут жить без меня. Я лишь о бедной моей матери горюю… об учениках… Славные они ребятишки. Ко мне привязались. И я их любил.

— Так говоришь, словно нож к твоему горлу приставили, и спасения нет.

— Эх, Анвар! Сердце горит… Бедная моя мама — что она будет делать без меня? О какую стену будет биться головой?! Я у нее один, и во мне — вся ее жизнь, вся ее надежда…

— Хватит, — оборвал учителя Юнус и окликнул Курбана, который поднялся с порога и собирался запереть дверь.

— Что тебе? — нехотя отозвался тот. — Неужели у тебя слова еще не иссякли?

— Не испугался грозы? — даже как будто с улыбкой спросил Юнус.

— Да-а… будто из пушки…

— Так вот, Курбан, я тебе снова говорю: зря ты покинул родину и зря стал хвостом Усмон Азиза. Разве ты богат, как он? Так почему же не думаешь о себе, а ему прислуживаешь — да еще с винтовкой?

— Он истинный мусульманин. А винтовка моя пусть тебя не смущает, — неуверенно пробормотал Курбан. — Я крови не проливал.

— Верю! — живо подхватил Юнус — Ведь мы односельчане и много лет знаем друг друга. Ты хороший, добрый человек, Курбан, с открытой душой и чистым сердцем. Но погляди получше вокруг себя. Вот ты говоришь, что Усмон Азиз истинный мусульманин. Так?

— Да.

— А мы кто — неверные?

— Хоть и мусульмане, — помедлив, сказал Курбан, — но дела ваши, как у неверных.

— Что же это за дела?

— А колхоз… разве он мусульманское дело? Безвинных людей притесняете только потому, что они богаты… Женщин с путей шариата сбиваете. Школы открыли, где вере не учат. Зачем нам они? А мечети, наоборот, закрыть хотите и сжечь.

— Колхоз значит — дело неверных? Ничего ты не смыслишь в этом, Курбан… Что худого, если будем вместе, на общей земле трудиться? Соединим силы и добьемся достатка! Кроме того, у каждого из нас свой надел есть. Советская власть дала нам землю, не требуя, чтобы за это ей кланялись. Богачей тебе жалко? Не жалей, Курбан! Они мешали народу и получили по заслугам. Новые школы открыли и еще откроем. Пусть наши дети растут грамотными, пусть ни одна из сторон света не будет для них загадкой… Учить наизусть Коран — дело хорошее, да только не станет от этого садом наш мир. Вот так, Курбан. А про остальное — что мне тебе сказать? Сказки. И мечети никто закрывать не собирается, и женщины вовсе не беспутны… Понял?