Три дня одной весны

— На душе у меня неспокойно, — сказал Орлов. — Видно, ты до сих пор не простил обиду.

— На что же мне обижаться?

— Не притворяйся, что не понимаешь. Я чувствую, что у тебя на душе.

— Ладно, оставь. Мало ли что в жизни приходится выслушивать о себе. На то она и жизнь…

— Не обижайся, друг. Стоит ли принимать близко к сердцу сказанное недостойным человеком, Такие, как он, — вроде мусора, плывущего по реке. Но рано или поздно река освободится от мусора.

Садык был благодарен Орлову, что он не стал бередить ему душу, лишь упомянул о том неприятном случае.

— Дурак скроет свою глупость раз, два, ну десять… но когда-то ведь его выведут на чистую воду. Так что выкинь из сердца обиду!

— Ладно, на что обижаться-то? Видно, работа у него… трудная. — Садык перевел разговор на другое: — А почему все же ты в такой поздний час ведешь меня к себе? Наверно, не без причины?

— Хочу сегодня выпить с тобой!

— Здорово! Раньше-то ты и запаха вина не переносил. Может, обманывал, а сам тайком выпивал?

— Скажешь тоже! Помнишь, однажды я пил в твоем доме.

— Да, пять лет назад, когда у меня родился сын! — Садык засмеялся. — И выпил-то всего пиалку мусалласа[49].

— Пиалка-то пиалкой, а что после было? Забыл? На всю жизнь опозорился.

— Как же, помню. Очень лихо ты тогда опрокинул эту пиалку, а когда уходил, кормушку для скота за собаку принял. «Пошел!» — кричишь. Споткнулся, упал, как только ногу не сломал, — рассмеялся Садык.

— Тебе смешно. А мне каково было? Поди разбери в такую темень — кормушка это или собака. В общем, твой мусаллас сделал свое дело.

— А помнишь, ты мне не верил, что сумею сделать вино? Подзадоривал все — мол, мастерство винодела не про меня… Даст бог, кончится война, я такой мусаллас приготовлю, что ты на этот раз, отведав полпиалки, дорогу домой забудешь.

— Ну уж нет, слепой теряет свой посох лишь однажды!

— Ладно, тогда ты выпил в честь рождения моего сына. А сегодня что случилось?

— Сегодня тоже не грех выпить. Утром я уезжаю…

Садык даже остановился.

— Куда уезжаешь? Зачем?

— Назначили на место Махсумова. Сегодня уже сдал дела. Дома познакомлю тебя с моим преемником.

— Вот как! А Махсумов?

— Я же говорил тебе: река рано или поздно выбрасывает мусор на берег. А жизнь, она тоже как река. Ну пошли?

Орлов дружески опустил руку на плечо Садыка. Подумал, что уезжает, не изловив дезертира Акбара, но вслух об этом не сказал.

13

Предутренний час. С высокого темного небосвода равнодушно смотрят на спящую землю далекие холодные звезды. В кишлаке по-ночному тихо, лишь иногда на окраине лениво подвывает собака.

Осторожно ведя коня в поводу, к дому Садыка подошел Акбар. Замер, чутко прислушался. Ночью даже обычные звуки настораживают, кажутся таинственными и непонятными. Зашелестел увядшими листьями ветерок, и по спине Акбара пробежала дрожь. Издалека снова донесся приглушенный вой собаки.

— Что ты все воешь? — вздрогнув, зло прошептал Акбар. — Чтобы эта беда пала на голову твоего хозяина!

Акбар, как и многие, верил, что, если собака воет, значит, предчувствует чью-то смерть. Он съежился не то от страха, не то от холода, залубеневшая от пота и грязи одежда коробилась на плечах. Сердце стучало неспокойно, на какое-то время он потерял самообладание, руки сильно тряслись. С большим трудом подавив волнение, подвел коня вплотную к воротам, накинул повод на луку седла, а сам неслышно перелез через низенький дувал и оказался во дворе. Тихонько отодвинул засов, отвел одну створку ворот и оставил ее открытой. Конь, словно удивляясь поступкам человека, вскинул голову, навострил уши и, переступив несколько раз на месте, успокоился.

Пригнувшись и настороженно оглядываясь по сторонам, Акбар прокрался к дому, поднялся на айван, прижался к стене, постоял, вслушиваясь. Было тихо. Низко согнувшись, он скользнул мимо окна гостиной и оказался у двери, ведущей в спальню. Осторожно потянул за ручку, но дверь была заперта. Акбар вытащил из-за голенища нож, просунул лезвие в щель и бесшумно поднял крючок. Тихо скрипнув, дверь отворилась, и Акбар юркнул внутрь.

В комнате — хоть глаз выколи. Решившись, он чиркнул спичкой и сразу же задул ее. В неяркой вспышке света разглядел две постели. На одной спала тетушка Назокат с младшим внуком Салехом, на другой, прижавшись друг к другу, лежали Анвар и Самад. Акбар неслышно приблизился к их постели, осторожно снял ручонку Анвара с шеи Самада и, подняв спящего сына на руки, тенью выскользнул наружу.

До сих пор удача сопутствовала ему, но, когда он вышел во двор, задел пустое ведро, оно опрокинулось, покатилось, звякнуло обо что-то. Рядом в ветвях яблони суматошно захлопала крыльями горлинка.

Отворилась дверь гостиной, на айван вышел Садык. Акбар в страхе и нерешительности все еще стоял во дворе, крепко прижимая сына к груди. Но, увидев Садыка, метнулся к воротам.

Садык, как был босиком, бросился следом.

— Эй, кто там! Стой! Стой, говорю!

В темноте Садык налетел на колоду, ушиб ногу, растянулся на земле, в кровь ободрал подбородок. Поднимаясь, услышал с улицы ржание коня и плач ребенка.