Три дня одной весны

— Куда погрузить? — прикинулся непонимающим Сафар.

— Как, куда? На машину!

— Поверх угля?!

— А что такого?

Сафар усмехнулся.

— Сами здесь останетесь?

— А кабина?

— Кабина на двоих.

— Ничего, и втроем поместимся.

— Третьего брать не имею права…

— Тогда поеду в кузове.

— На угле? Нет уж, будьте здоровы!

Сафар решительно отвернулся от человека и поставил в кабину чемодан Фируза.

— Так не возьмешь?

— Позвольте мне, брат, ходить, не зная беды. Не вам объяснять — дорога опасная.

— Не откажи, заплачу хорошо.

— Я знаю, денег у вас хватает. — Сафар смотрел на хозяина товара откровенно враждебно. — Подождите еще, может, и улыбнется другому шоферу счастье — подъедет, возьмет вас…

Мужчина зло сплюнул под ноги.

— Ты, парень, так и не стал человеком!

Сафар побледнел, но тут же взял себя в руки.

— Думаю, в моей глине[50] не больше грязи, чем в таком человеке, как вы!

Он молча поднялся в кабину, подождал, пока Фируз устроится рядом, и тронул машину с места.

— Кто это? — спросил ничего не понимавший Фируз: ему не доводилось слышать, чтобы Сафар так разговаривал со старшим.

— Не знаешь разве?

— Да нет же…

— Он приходится дядей Назокат.

— Назокат?! — Фируз, похоже, хотел спросить еще о чем-то, но удержался.

— Вот именно, Назокат… Одно слово — спекулянт. Руки нечисты, совести не имеет. По всей округе известен…

— Я знал, что у Назокат дядя в Дахане, но встретить ни разу не пришлось.

— Теперь получишь такую возможность хоть каждый день.

— Как это, каждый день?

— Говоришь, как?.. — Сафар умолк, словно обдумывал, с чего начать рассказ.

Асфальтовая дорога тянулась к ущелью Охувон, по обе стороны от нее простиралась степь, проплывали желтоватые голые холмы; иногда, на повороте, они закрывали темнеющие впереди горные кряжи, затем снова отодвигались вбок. Увидев дорожный указатель, Фируз подумал, что до родного села еще девяносто километров. Весь путь от полустанка Хайрабад до райцентра занимал часа три с половиной, если не считать остановок. Из этого времени на тридцать километров подъема по ущелью Охувон уходило почти два часа: дорога здесь была извилистая, тяжелая и для водителя, и для машины, да к тому же несколько десятков раз пересекала речушку, сбегавшую по ущелью в долину.

Сафар все молчал, и Фируз, хоть и ждал с нетерпением рассказа о человеке, имевшем отношение к Назокат, все же не решался спросить еще раз, лишь взглядывал внимательно на друга. Сильная рука его уверенно лежала на баранке, взгляд был прикован к дороге. Широкие брови сошлись у переносицы: признак плохого настроения.

Наконец, когда въехали уже в ущелье и пересекли мелкую в это время года речушку — песчаные берега ее были покрыты белым налетом соли, — Сафар достал сигарету, закурил и тихо начал рассказывать:

— Да, раньше он жил у нас в Дахане. Зовут его Шариф, или еще Шариф-шабкур[51]. Уже пятьдесят, наверное, стукнуло, но, поверишь, я не слыхал, чтобы он где-нибудь работал. Ссылается на плохое зрение, особенно, мол, в сумерках. Только в темноте он видит не хуже совы, уж я-то знаю… Сколько помню его, все он занимается спекуляцией. Не имеет ни жены, ни детей, хотя, по слухам, был женат трижды. Одну из бывших его жен я знаю… Говорят, все три не могли вынести его — терпели по полгода, потом уходили. В Дахане имел он приличный дом и обширный сад, однако подыскивал денежного человека, желая продать все это за хорошую цену и перебраться в райцентр, купить новый дом. Будет жить в райцентре — лучше устроит свои делишки, больше денег загребет: базар под носом, кругом магазины… Механика известная. Видел, из какой дали тащит вату в село? Потому что в раймаге ее нет, а спрос большой… Так вот, о доме его и о саде. Когда умер отец Назокат, он обратил свое имущество в деньги и переехал в дом матери Назокат, своей сестры…

— Умер отец Назокат? — прервал Фируз. — Когда?.. Я ничего не знал.

— Два года как… Разве тебя уже не было? Да, верно, ты как раз перед этим ушел служить.

— Он ведь нестарый был совсем.

— Сердце оказалось больное. Неожиданно умер, прямо в школе. Закончив урок, шел в учительскую, да не дошел. Похоронили с почетом — его ведь очень уважали… — Сафар помолчал, выбросил на дорогу окурок. — Так вот, скончался отец Назокат, и вскоре в их двор переехал Шариф, ее дядя, которого отец Назокат и близко к дому не подпускал. Объявил Шариф людям: мол, сестра постарела, да и к тому ж больная стала, разве можно ей одной оставаться! На самом деле у сестры двое взрослых сыновей — живут хотя и отдельно, да тут же, рядом… Конечно, мать одну не оставляют, помогают ей. В общем, сумел Шариф заморочить сестре голову и переехал в ее двор. Теперь же, не стесняясь людей, твердит, что, если б не одиночество сестры, ни за что не расстался бы с домом и садом в Дахане… Одно слово — лиса. Сестра, а! Да он ее ни в грош не ставит. Теперь, похоже, только и ожидает ее смерти, чтобы стать владельцем дома. Вот такой у тебя сейчас односельчанин…