Три дня счастья

Сама лавка, похоже, давно закрылась, но сломанный автомат, покрывшийся ржавчиной ещё в те времена, когда я пришёл сюда первый раз, никуда не делся. Здесь же была телефонная будка, внешне похожая на общественный туалет, такая же старая, как автомат, но ещё в рабочем состоянии.

В неухоженном парке на солнечной поляне стояла скамейка, и там мы с Мияги перекусили онигири собственного приготовления. Сам парк был безлюдным, но мы увидели двух кошек: чёрную и с коричневыми пятнами. Они наблюдали за нами издали, а потом, видимо, поняли, что вреда мы им не причиним, и медленно подошли ближе. Жаль, у нас с собой не было какого-нибудь угощения для кошек — покормили бы их.

— Кстати, а кошки тебя видят? — спросил я.

Мияги поднялась и пошла к ним. Чёрная тут же бросилась прочь, а пятнистая попятилась, сохраняя прежнюю дистанцию.

— Вы правы, собаки и кошки могут меня видеть, — обернулась ко мне Мияги. — Правда, любить не обязаны.

Я выкурил сигарету после еды, Мияги же рисовала в тетради карандашом, глядя на кошек, — в какой-то момент животные забрались на детскую горку, и, похоже, Мияги понравилась эта картина.

Мияги вдруг открылась для меня с новой стороны. Мне пришло в голову, что раньше она лишь делала вид, что ведёт записи наблюдений за мной, а сама увлечённо рисовала.

— Не знал, что у тебя такое хобби, — заметил я.

— Да. Не ожидали?

— Угу. Хотя получается не то чтобы блестяще.

— Поэтому я стараюсь больше рисовать и совершенствоваться. Похвально, правда? — почему-то гордо заявила Мияги.

— Покажешь то, что раньше рисовала?

— Нам, пожалуй, пора. — Она резко сменила тему, закрыла тетрадь и положила её в сумку.

Полдня мы потратили на изучение местности, а когда решили отправиться в другой район городка, вновь прошли мимо той самой лавки со сладостями.

На скамейке с эмблемой снежинки^[22] перед лавкой кто-то сидел — знакомый мне человек.

Я остановил мопед у обочины, заглушил двигатель, подошёл к сидевшей на скамейке старушке и окликнул её:

— Здравствуйте.

Она сначала не обратила на меня внимания. Но вроде бы услышала голос: подняла глаза и посмотрела в мою сторону. На вид ей было лет девяносто, лицо и сложенные на коленях руки испещрены глубокими морщинами. Белоснежные пряди волос выглядели безжизненными, а застывшее на лице выражение детской растерянности вызывало жалость.

Я присел на корточки перед скамейкой и поздоровался ещё раз:

— Вы меня не помните?

Она промолчала — видимо, я правильно предположил.

— Ничего удивительного, в последний раз я здесь был лет десять назад.

Она по-прежнему не отвечала, взгляд был направлен мимо меня.

Я продолжил:

— Зато я вас очень хорошо помню. Конечно, не потому, что память у меня хорошая в силу молодости. Мне всего двадцать лет, но я уже успел многое позабыть. Ведь даже самые счастливые и самые болезненные вещи забываются, если нет повода их вспоминать. Люди не замечают этого, поскольку и сам факт забвения исчезает из их памяти. Если бы всё хорошее запоминалось как есть, без приукрашивания, то люди казались бы печальнее и считали бы свою жизнь совсем пустой, а если бы всё плохое запоминалось в первозданном виде, то люди бы опять же казались печальнее и считали бы свою жизнь пустой. Людям удобно думать, что они запомнили всё так, как оно произошло на самом деле, поэтому считается, что память непогрешима.

Я не дождался возражения или согласия — женщина сидела неподвижно, как кукла.

— Но даже в моей ненадёжной памяти воспоминание о вас остаётся незыблемым, потому что когда-то давно вы мне помогли. Дело чрезвычайно редкое: десять лет назад я ни к кому не испытывал благодарности. Даже если кто-то из взрослых был ко мне добр, я думал, что вести себя так по отношению ко мне их заставляло собственное положение взрослого, а не доброта. Да уж, я был довольно противным ребёнком. Неудивительно, что однажды такой ребёнок захотел сбежать из дома. Уже не помню, когда это случилось то ли в восемь, то ли в девять лет, — но я поссорился с мамой и убежал из дому посреди ночи. Не помню даже, из-за чего мы поссорились. Наверняка из-за какой-нибудь глупости.

Я присел рядом со старушкой, откинулся на спинку скамейки, задержал взгляд на линиях электропередачи и веренице облаков где-то у горизонта.

— Я выскочил из дома, даже не подумав, что будет дальше, и слонялся возле лавки со сладостями. Конечно, когда ребёнок разгуливает один в такое время — это нечто из ряда вон выходящее, поэтому вы спросили: «Тебе не нужно домой?» Меня ещё не отпустило после ссоры с родителями, поэтому я что-то ответил сквозь слёзы. Тогда вы открыли дверь чёрного хода у кассы, пригласили меня внутрь и угостили чаем со сладостями. Через несколько часов позвонили мои родители и спросили: «Он у вас?» — «Он у меня, но приходите за ним не раньше чем через час», — ответили вы и повесили трубку. Наверно, для вас это был незначительный эпизод в жизни, но, кажется, я не до конца растерял веру в людей именно благодаря тому, что тогда случилось.

Я попросил у женщины позволения рассказать ещё кое-что. Она лишь закрыла глаза и застыла на месте, будто неживая.