Три дочери Льва Толстого

Свадьба состоялась 14 ноября 1899 года. Через месяц Татьяна писала из Рима: «Живу я очень хорошо. С Мишей дружны и близки, пока не ссоримся, и это происходит безо всякого напряжения или больших усилий. Дети привязываются ко мне, и я к ним. Они очень честные и добрые – безо всяких хитростей, капризов и подковырок, и очень хорошо друг к другу относятся. Наташа очень полюбила меня, но, конечно, пока не было никаких испытаний – нельзя судить о том, насколько это серьезно и глубоко. Дорик (четырехлетний), как жеребеночек, ходит за мной и постоянно зовет „мама“, чтобы что-нибудь сообщить или о чем-нибудь спросить[451]. Ходим каждый день на какую-нибудь экскурсию все вместе и уже много повидали в Риме. Меня не очень интересует старина и история: я в ней несведуща и у меня нет la basie l’history[452], совершенно в противоположность моей новой семье. Зато многое другое видаю, что мне интересно. Например, здесь был брамин, который прочел целую серию лекций о своей религии. Целью его приезда в Европу было – показать, что сущность всех религий одна и та же и что, понявши это, люди должны стать ближе друг к другу и не спорить из-за форм и религиозных церемоний. Я записала кое-что из его лекций, и на досуге постараюсь это облечь в стройную форму, и, может быть, пошлю папе читать. … Дети утром учатся. Потом в 1 час завтракаем, до обеда уходим, а после обеда сидим вместе, читаем, иногда рисуем с Сережей, так и проходит время незаметно»[453].

Ежегодно Сухотины проводили несколько месяцев в Европе – в Швейцарии и Италии. В России семья жила в усадьбе Кочеты. Сохранились воспоминания Т. А. Фохт-Ларионовой, родственницы М. С. Сухотина: «Дом в Кочетах был очень старый. В нем было много интересного. По всему коридору стояли шкафы с книгами и архивом. Над шкафами висели портреты предков. … В передней, разделенной аркой, по всем стенам висели: щиты, кольчуги, самострелы, шлемы, стремена, мечи, пики, сбруя, колчаны. … В подвалах дома стояли сундуки со старинной одеждой предков. Каждую весну экономка Верочка развешивала на дворе камзолы, лифы, юбки, фижмы, все проветривалось, бережно вычищалось и укладывалось обратно. К большому дому с двух сторон были пристроены флигеля. … Третий флигель стоял во дворе. Там жили Сережа и Алик. На обтянутых красным сукном полках, кругом всей комнаты, лежали мамонтовы кости, клыки и разные окаменелости, найденные мальчиками Сухотиными в раскопках курганов»[454]. Здесь ощущался дух многовековой истории русской земли, и у детей, по-видимому, с детства формировалось представление о сопричастности к судьбе своего отечества.

Татьяна Львовна должна была учесть традиции своей новой семьи. Ее римское письмо свидетельствует: она всматривается в жизнь Сухотиных, а мыслями все еще остается с отцом, с его религиозно-философскими исканиями.

В мае 1900 года она не могла удержаться от радости: «Седьмой месяц, как я замужем. Никогда не считала, чтобы замужество обусловило бы счастье, и, выходя замуж, не рассчитывала на него и не ожидала его. А между тем жизнь сложилась неожиданно и незаслуженно счастливо. Как мне не быть оптимисткой, когда я вижу столько добра в людях! Миша, все дети, все родственники, все друзья, знакомые, вся прислуга – все стараются, чтобы в нашей семье был мир и согласие, и до сих пор не было ничего такого, что сделало бы малейшую трещину в наших отношениях»[455].

Через месяц в следующей дневниковой записи Татьяна Львовна ответила самой себе: «Помню, что до замужества я как-то писала, что боюсь, что Миша потянет меня книзу. Это была большая гордость с моей стороны и большое недоверие к нему. Он, напротив, часто подтягивает меня и искренно огорчается и удивляется, когда усматривает во мне слабости, присущие моему полу. А что меня привязало к нему – это то, что я теперь собираю свои сокровища здесь более, чем когда я была девушкой. Я думала о том, чем была бы для меня смерть Миши, и испугалась тому мраку, который от этого охватил бы меня»[456].

14 ноября 1902 года она написала брату Льву из Рима о своем семейном счастье, правда мысль ее была сложнее: «Сегодня день нашей свадьбы: 3 года. Я не ожидала, что через три года скажу, что ни разу не раскаялась в своем замужестве. Хотя всегда скажу, что если бы я сумела быть хорошей старой девой – я это предпочла бы»[457]. Горести, которые постигли за это время ее с мужем и о которых речь пойдет ниже, сказывались. Но тем не менее она отдавала себе отчет в том, что желание иметь свою семью всегда было для нее главным.

Внутренний диалог Татьяны с отцом продолжался, после отъезда гостившего в семье Сухотиных отца она записала: «Странное у меня было к нему чувство: совестно своей измены без раскаяния в ней. Совсем мало говорили с ним по душе: я боялась, что он осуждает меня, может быть, скорбит о моем замужестве, и вызывать его на признание в этом казалось бесполезным, потому что вряд ли он это высказал бы мне, а если высказал бы, то мне было бы слишком больно это выслушать»[458].