Три дочери Льва Толстого

Так как я слышала, что в Неверском монастыре можно видеть „Блаженную Бернадетту“, которая будто бы открыла Лурд[1376], то я пошла навестить этот монастырь. Двое, у которых я спрашивала дорогу, сначала переспросили: „Quel couvent? Quelle chapelle?“[1377] – а потом, усмехнувшись, ответили: „Oh, celle-la“[1378]. И указали дорогу». И она нашла часовню, увидела красивое и спокойное лицо «совершенно» неразложившейся блаженной Бернадетты.

Все в целом побудило Татьяну Львовну к размышлениям о суетности и мимолетности сегодняшнего мирского дня и о вневременном счастье и покое: «Я постояла и пошла назад мимо шляпок, фотографий и т. п. И думала, что пусть в этой религии много суеверия, много ненужного – но насколько „блаженная Бернадетта“ действительно счастливее мирских людей. Жизнь в совершенствовании своей божественной сущности, в работе среди природы, в борьбе со страстями, неизбежно приносящими горе и бедствия, – насколько она разумнее и счастливее нашей суетной жизни с удовлетворением бесконечных ненужных мирских потребностей. Вечером была лекция, и после лекции концерт. Театр переполнен. Цветы, аплодисменты, слова: „Vous avez sue unir toutes les parties, toutes les haines“[1379] – и т. д. Вечером пригласили ужинать. Отказалась и ушла спать»[1380].

Служба у мощей святой Бернадетты в Невере. 1925

Татьяна Львовна не обольщалась сиюминутными восторгами в свой адрес, а мирские сложности старалась принимать со смирением. За месяц до открытия академии записала: «Начинаю не на шутку бояться за судьбу академии. Деньги все вышли, и мало надежд на новые поступления. Учеников записалось очень мало. С таким количеством не стоит начинать. 〈…〉 Я слишком понадеялась на свои силы. Я стара и занята бесчисленным количеством дел»[1381].

Желание посетить монастырь и размышления об истинном смысле человеческого существования («Жизнь в совершенствовании своей божественной сущности, в работе среди природы, в борьбе со страстями, неизбежно приносящими горе и бедствия») рождались в ответ на тенденции современного искусства.

Другой отклик со стороны Татьяны Львовны на современные полотна вряд ли был возможен: в ее понимании человек имел божественную природу, а человек эпохи модернизма был оставлен на самого себя.

Между тем материальные сложности вносили в жизнь свои коррективы. 6 мая 1929 года, на второй день Пасхи, Татьяна Львовна сначала вспомнила о московском празднике Пасхи своей юности, потом невольно сравнила его с парижским:

«Вспоминались прежние приготовления: задолго до Пасхи приготовлялось белое платье, красились самые разнообразные яйца, шли разговоры о том, где быть у заутрени. Выбиралась церковь, куда ехало большинство знакомых. Обсуждался вопрос, кого пригласить разговляться. 〈…〉 В 12-м часу ночи мы с мама́ шли одеваться и приказывали запрягать карету. Сергей Петрович[1382] надевал ливрею, и мы ехали обыкновенно в дворцовую церковь в Кремль. Мама́ ее любила по воспоминаниям детства. Это был приход Берсов. И там она венчалась. 〈…〉 После заутрени ехали домой. Там был приготовлен „пасхальный стол“ с куличами, пасхами, окороком, заливной осетриной, пестрыми яйцами и т. д. Все ели нездоровую, тяжелую пищу и под утро расходились спать.

Папа́ никогда не участвовал ни в приготовлениях, ни в поездке в церковь, ни в ночном разговенье. Мы к этому привыкли, не удивлялись и не спрашивали ни у него, ни у себя причины этого. У мама́ была такая крепкая уверенность в том, что все это необходимо, что мы, дети, подчинялись. Конечно, мы у заутрени не молились и не верили в воскресение Христа. Но в необходимости соблюдения обряда мы не сомневались.

Может быть, поэтому вчера, когда я готовила и накрывала свой и Танин скромный завтрак в нашей маленькой кухоньке, мне было немножко грустно. Вареный рис и жареная картошка – вот наш „menu“ вчерашний. Стаканы из-под горчицы, старая клеенка в виде скатерти.

Я не жалуюсь. Но иногда грустно. А главное, обидно, что нет времени на дело, которое, может быть, одна я могла бы сделать. Сколько хочется и надо описать. Начала переводить на английский язык свои детские воспоминания. Начала лекцию „Толстой и мир“. Заказана лекция „Tolstoi sur la bonte“[1383]. Это – для „Semaine de la bonte“[1384].

Эта последняя мне не очень по душе: bonte[1385] есть следствие религиозного взгляда на жизнь – результат, а не источник.

Хочется в академии прочесть лекцию о Ге. Главная мысль: творчество заражает и живет, если художник горит любовью. А приходится подметать, стелить постели, готовить завтрак, обед, мыть посуду. Денег нет совсем. Живем на ту тысячу, которую Таня получает[1386], и на деньги, которые платят трое жильцов. Иногда перепадают гонорары за лекции. Но это немного. И часто я читаю бесплатно. Это приятнее.