Три дочери Льва Толстого

Дела академии пугают. Затрачены те 250 000 фр., которые дала Loup Mayrisch[1387]. Учеников нет еще. Помещение не вполне готово, предстоят еще расходы, а денег нет. Приходится просить посторонней помощи, а это тяжело. Я написала двоим и ничего не получила в ответ»[1388].

Ученики были такими же безденежными эмигрантами. Сергей Михайлович Толстой вспоминал: один из учеников, в будущем «знаменитый реставратор икон, буквально умирал с голоду. „Не выбрасывайте натюрморт, – просила тетя Таня в начале занятий, – он оставлен для М. О.“; и он брал „натюрморт“ с собой: селедку или другие продукты, если они были съедобны»[1389]. Вместе с тем ученики со временем сумели отстоять себя. В Русскую академию поступил двадцатисемилетний Леонид Успенский, ставший впоследствии иконописцем и видным специалистом по иконописи[1390].

Татьяна Львовна старалась, проводя домашние вечера, объединить художников-эмигрантов. Известный портретист Б. Д. Григорьев, ставший в 1930 году профессором академии, писал: «Глубокоуважаемая Татьяна Львовна, поздравляю Вас с Новым годом. Надеюсь, Вы уже снова в Париже, работаете пока и без меня новых балов не устраиваете. Когда у Вас будут балы, непременно скажите мне – приеду поглядеть на Толстых, да и на всех, кто у Вас бывает. Какой славный вечер я провел у Вас…»[1391]

Занимаясь делами академии, Татьяна Львовна не оставляла своего главного – толстовского – дела. Она не только читала лекции, но и начала участвовать в дискуссиях.

Сухотина вела обширную переписку, поддерживала отношения с почитателями творчества отца. В мае 1927 года, приехав в Швейцарию, чтобы выступить с докладами в Цюрихе и Женеве, она побывала в Монтрё в гостях у Ромена Роллана, ранее обратившегося к ней с просьбой указать на неточности в его книге «Жизнь Толстого», которую он задумал переиздать к юбилею писателя. В октябре 1927 года Роллан писал ей: «Я был потрясен Вашей лекцией о Вашем отце и матери, так восхищен и покорен прозвучавшей в ней беспристрастностью, что не мог не рассказать о ней моим друзьям, а именно главному редактору журнала „Europe“. Горячо убеждая его попросить Вашего разрешения опубликовать эту лекцию». Французский писатель хотел, чтобы статья вышла в юбилейном толстовском номере и противостояла атмосфере, сложившейся в Париже среди интеллигенции. «В любом случае я желаю, – писал он, – чтобы Ваша статья была широко опубликована, чтобы закрыть рты тяжелой и лживой болтовне, которая не замедлит распространиться в большом изобилии в будущем году»[1392].

В 1928 году Татьяна Львовна приняла деятельное участие в подготовке юбилея отца[1393], опубликовала полученные ею письма от отца и статью «О смерти моего отца»[1394], основанную на материале прочитанных за последние годы лекций. Высоко оценил эту статью Андре Моруа, написав ей, что рассказ о смерти отца «прекрасен» и он прочел его с «глубоким волнением»[1395].

Обложка книги Т. И. Полнера. 1928

Обложка издания, подготовленного Ю. И. Айхенвальдом. 1925

К семейной драме Толстых интерес в европейском обществе со временем не ослабевал. Возникает вопрос: с чем это связано?

О 1920-х годах современный историк литературы Е. Пономарев писал: «Центральный мотив всей эмигрантской литературы – исключительная сложность Толстого. По мнению практически всех авторов, дать исчерпывающее определение Толстого невозможно. 〈…〉 С этой же точки зрения по-новому рассматривается семейная трагедия Толстых. О ней пишут по обе стороны границы. Ю. И. Айхенвальд публикует в 1925 году в Берлине книгу под заглавием „Две жены“, в которой соединяет воспоминания С. А. Толстой и А. Г. Достоевской. Т. И. Полнер выпускает книгу „Лев Толстой и его жена. История одной любви“. В Москве выходит исследование В. А. Жданова „Любовь в жизни Льва Толстого“. Общим является стремление примирить правду Толстого с правдой его жены»[1396].

Однако в целом культурная ситуация была сложнее. «С другой стороны, – как отмечает тот же историк литературы, – по окончании Гражданской войны в эмиграции усиливается критическое отношение к Толстому – к его нравственной проповеди и социальной теории. Многие деятели эмиграции говорят о необходимости борьбы с идеями Толстого, сыгравшими, по их мнению, далеко не последнюю роль в разрушении России. 〈…〉…восприятие Толстого как идейного предшественника революции было распространено в эмиграции долгие годы»[1397].