Три дочери Льва Толстого

Как жизнь пролетела. Я все собиралась начинать жить, что-то делать, мне все казалось, что я должна и могу сделать что-то очень большое: написать что-то замечательное, сделаться великим портретистом, иметь большое и решающее влияние на человеческие души в смысле уничтожения насилия войны и торжества любви людей между собой. Я чувствовала и продолжаю чувствовать в себе все эти силы и возможности. Но всегда была и есть как бы маленькая стенка, которая мешает вырваться наружу этим стремлениям. Кажется, стоит только ее сломать, как из меня польется могучий поток духовных сил.

Стенка эта – непростительная бездеятельность. И еще – привычка считать важным пустяки. Вместо того чтобы сесть и писать, мне представляется необходимым сначала переменить белые воротнички на платье или выгладить ленту для шеи. А впрочем… Вероятно, я ничего не была бы в состоянии сделать большого, и, может быть, хорошо, что я на это не рассчитывала. Иногда пыталась… Но у меня не было того, что нужно для гения или хотя бы таланта… „Le genie c’est la patience“[1500]. У меня нет выдержки и настойчивости. Что виновато – характер? Воспитание? Самовоспитание?»[1501]

Однако за два последних десятилетия своей жизни (1940–1950-е годы) Татьяна Львовна сделала очень много. В Италии ей пришлось начинать свое толстовское дело как бы с нуля. В Риме не сразу сформировался круг общения старшей дочери Толстого. Она писала Н. Н. Гусеву в ноябре 1931 года: «Моя внутренняя жизнь довольно одинока – единомышленников вокруг меня нет. Иногда порадует меня кто-нибудь совпадением с какой-нибудь областью толстовского мышления (как на днях итальянец Джоржиа или живущий сейчас у меня друг и последователь Ганди, индус); но это и не нужно, и невозможно. У Бога обителей много, и нет нужды всем толкаться в одну»[1502]. Однако, как и в Париже, общение с выдающимися людьми своего времени продолжалось. Она сообщила брату Сергею о встречах с Рабиндранатом Тагором и Ганди: «Я встречала этого величавого, красивого старца в Париже. А здесь, в Риме, я познакомилась несколько лет назад с Ганди. Это очаровательный веселый маленький старичок – мудрости непомерной. Все наши европейские философы кажутся такими беспочвенными, путаными болтунами в сравнении с этой твердой как скала, непоколебимой и глубокой мудростью»[1503]. Татьяна Львовна общалась с Этторе Ло Гатто[1504] и Вячеславом Ивановым. Для русского поэта и философа она даже подыскала на Авентине квартиру, которая стала последней на пути его эмигрантских странствий. Однажды семья Иванова оказалась в сложном положении. Муссолини, занятый преобразованием облика Рима, имел обыкновение лично указывать на то или иное строение, которое должно пойти на слом. Однажды его взор упал на дом, где снимали жилье Ивановы, и тем пришлось подыскивать новое пристанище. Татьяна Львовна, узнав об этом, вспомнила, что недалеко от нее, на via Leon Battista Albertia, сдается жилье, о чем незамедлительно сообщила дочери философа. Сухотина-Толстая позвонила хозяйке этого жилья. После чего та, встретившись со своими будущими квартиросъемщиками, сообщила: «Мне звонила тут одна графиня. Я, по правде сказать, ее не знаю, но она вас очень горячо рекомендовала»[1505].

В Риме Татьяна Львовна «играла заметную роль в культурной жизни русской общины, посещала храм русских католиков византийско-славянского (синодального) обряда Святого Антония Аббата (египетского подвижника Антония Великого), выступала на собраниях русских эмигрантов в „Руссикуме“ 〈…〉 6 июня 1938 года Татьяна Львовна вместе с группой русских паломников была принята на аудиенции папой Пием XI»[1506].

Татьяна Львовна продолжала исполнять главное – толстовское – дело своей жизни. В 1930-е годы «Толстой вновь, как в 1920-е годы, становится знаменем эмиграции в ее борьбе за сохранение русской культуры»[1507]. В 1934 году дочь Толстого была избрана римским членом-корреспондентом Русского культурно-исторического музея[1508], созданного в Чехословакии по инициативе В. Ф. Булгакова.

Мемориальная доска на доме в Риме, где жил Вяч. Иванов. Фото Н. Г. Михновец

О встречах с интеллектуалами она писала: «У меня несколько друзей замечательных толстоведов среди итальянцев. Они так знают – все произведения, всю обстановку, всю жизнь, все окружение Толстого, что, пожалуй, мне за ними не угнаться»[1509].