Три дочери Льва Толстого

С отъездом из большевистской России в конце 1929 года тюремная история в жизни Александры Толстой еще не закончилась. Свои первые шаги в США она сделала на острове, где располагалась знаменитая калифорнийская тюрьма Алькатрас (Alcatraz). Дело в том, что Толстая прибыла в Сан-Франциско на корабле третьим классом. Людей из первого и второго классов выпустили сразу, а «третьеклассников» повезли на остров и в ответ на их возмущения объяснили: «…всех, кто приехал из Японии в третьем классе, проверяют, нет ли у них глистов. В Японии поля удобряются человеческим навозом, и очень часто люди заражаются глистами. Прежде чем впустить иммигрантов, американские власти должны убедиться, что у них нет глистов». Тогда Александра Львовна спросила: «Но почему же глисты не смеют заводиться у богатых, а предпочитают жить в третьеклассниках?» Но никто не сумел прояснить эту остроумно подмеченную ею ситуацию. Позднее она записала:

«Маленький пароходик привез нас к „Ангельскому острову“. Вдали круглый, как мне показалось, остров, Алькатрас – тюрьма. Одноэтажный дом. Чистые комнаты, аккуратные кровати, ни пылинки нигде. На окнах решетки. „Как в тюрьме“, – подумала я.

Горько мне стало. Опять вспомнилась Советская Россия… „Но ведь мы не допущены еще в Америку“, – утешала я себя.

Наконец мы выдержали этот первый экзамен – к вечеру нас выпустили чистенькими: мы не могли заразить глистами Соединенные Штаты»[1527].

В начале сентября 1931 года Толстая прибыла в Сан-Франциско, прочла лекцию. Затем отправилась на восток: через Солт-Лейк-Сити в Чикаго, куда пригласила ее общественная деятельница мисс Джейн Аддамс (много лет назад Аддамс приезжала в Ясную Поляну познакомиться с Л. Н. Толстым и видела одиннадцатилетнюю Сашу). Александра Толстая была радушно встречена друзьями мисс Аддамс, предоставившими ей кров, и у нее впервые за долгое время появилась возможность неспешно и не заботясь о бытовых проблемах писать тюремные воспоминания. Затем отправилась в Филадельфию, где воссоединилась с Ольгой Петровной и Машей. Оттуда выезжала согласно программе лекционного турне. Одна из лекций состоялась в Нью-Йорке.

После волшебной Японии, восточной страны-красавицы, жизнь забросила Толстую в трущобы Нью-Йорка, в самый бедный еврейский район. Спустя годы Александра Львовна вспоминала о том, как шокировал ее громадный город:

«Нью-Йорк меня подавил. Давно я не испытывала такой гложущей, жуткой тоски одиночества. Самое страшное одиночество – среди толпы чуждых людей. Люди, люди… спешащие, холодные, равнодушные, с изможденными, усталыми лицами. Я ходила по бесконечным улицам, ездила на автобусах, терялась в сабвеях, наблюдала… На некоторых молодых лицах уже лежит печать порока, зрелости. Тяжелый опыт жизни наступил, прежде чем успела расцвести молодость. На улице женщины курят, спешат на ходу затянуться, в сабвеях с тупым выражением лица жуют жвачку, на остановках толкаются. Один поток людей сменяется другим, все спешат, никому нет дела до другого, у всех печать заботы, тревоги на лицах. И, глядя на эту толпу, невольно думалось: „А есть ли у них души?“

И становилось страшно»[1528].

Но сама жизнь как будто протянула ей руку помощи и спасла от отчаяния: как-то на пороге ее нью-йоркской комнатенки появился родной брат.

«И передо мной выросла высокая широкоплечая фигура большого бородатого человека.

– Илья!

– Ну и ну! Покажись-ка! Какая ты стала, старая? Ну, еще ничего, молодцом… Как ты попала в эту трущобу?

Он сыпал один вопрос за другим, вероятно, чтобы скрыть волнение, а у меня в зобу сперло, сказать ничего не могу. За эти двадцать лет, что мы не виделись – он уехал в Америку до большевистской революции, – он стал еще больше похож на отца. Те же серые глаза, только больше, те же широкие брови, широкий нос, оклад бороды, только выражение лица и рот другие.

С чего начать разговор после двадцати лет разлуки? 〈…〉 Постепенно разговорились. Ему было трудно материально. Во время депрессии он не мог найти заработка. Ему было уже 65 лет. Жил он здесь, в Нью-Йорке, с женой Надей. Говорили о России, о семье, родных, и чем дальше, тем ближе. Он очень изменился, помудрел, ближе подошел к отцу в своих убеждениях. Не было у нас разногласия и в вопросе коммунизма. Он ненавидел его так же, как и я. И когда мы расстались, он только сказал:

– Саша, я очень доволен.

И в тон ему, едва сдерживая слезы радости и волнения, я повторила его слова:

– И я тоже очень довольна.

Александра Толстая. 1940-е

Мы пожали друг другу руки и расстались. Я уже не чувствовала себя одинокой – в Нью-Йорке у меня был брат»[1529].