Три дочери Льва Толстого

Следующая лекция была в Саммите (штат Нью-Джерси), затем – в Бостоне (штат Массачусетс). Но оставим ненадолго рассказ о лекторской деятельности Александры Львовны: ей и Ольге Петровне надо было как-то обустраивать свою жизнь. Весной 1932 года знакомые[1530] помогли им года на три получить в бесплатное пользование разрушенную ферму, расположенную вблизи города Ньютаун-Сквер в Пенсильвании. Хозяева, будучи богатыми людьми, ферму забросили и разрешили желающим, если таковые найдутся, делать с ней все, что угодно. Приехав в середине марта на место, женщины-эмигрантки изумились: «…то, что мы увидели на ферме, превзошло всякие понятия о „разрушенности“. В доме все стекла были разбиты, провалились полы, везде грязь: паутина, вероятно, не сметалась годами. На маленьком курятнике клочьями моталась бумажная крыша, от сарая остались лишь три каменные стены»[1531].

И все же россиянки были счастливы: у них наконец-то появилась относительная уверенность в завтрашнем дне. И они принялись за тяжелый, мужицкий труд. Александра вспоминала: «Начали обрабатывать огород. Пахать нечем. Копали вручную. Весь огород был полон громадных камней. Зарывать их было трудно. Каменистая почва не давала возможности глубоко копать. Приходилось эти тяжеленные камни поднимать рычагом, постепенно подкладывая под большой камень маленькие, пока наконец он не выкатывался наружу. Это была сизифова работа, но одолели и ее и посеяли огород»[1532].

Стали обзаводиться хозяйством, прикупили цыплят, вот только коровы не хватало: такая покупка новоявленным фермершам была уже не по карману. Однако выход нашли: приобрели по дешевке корову, которая предназначалась на убой из-за бруцеллеза[1533]. Россиянки и не слыхивали про такую болезнь, тем более не думали, употребляя молоко, творог и сметану, что сами могут серьезно заболеть. Беда, к счастью, обошла их стороной. Потом на ферме появилась и собака Веста.

1 мая 1932 года Александра писала из Пенсильвании в Рим сестре Татьяне:

«Сейчас пришла с поля. Только что прошел дождь – теплый-теплый. Радуюсь за посевы, и не так, как прежде, когда посев ничего не значил, а теперь значит так много – целый год жизни для себя, для коровы, для кур. Купили корову по случаю, трех телят джердзжейской породы[1534], нам подарили 25 кур, купили 200 цыплят, когда им было 24 часа от роду, а теперь пошла пятая неделя. Посеяли кукурузу, овес, клевер, картошку, кормовую свеклу. Бобы, горох, лук, свекла, репа, шпинат уже всходят.

Первое время руки так болели, что я не спала ночей. Теперь лучше. Сами сделали забор, исправили курятник. На субботу к нам приезжает дочь Ольги Петровны»[1535].

И вот замечательно живописный эпизод из той жизни эмигранток, легко ложащийся на язык мультипликации:

«И теперь в лавочку; в Ньютаун-Сквер, который находился от нас в полутора милях и где мы получали почту и закупали продукты, мы ходили уже в большой компании. Впереди, когда она бывала дома, шла Мария, за ней Веста тянула маленькую тележку, в которой мы возили продукты, за ней шла Ольга, я, и шествие замыкала корова. Пока мы делали покупки, корова стояла в углу леса, никогда не выходила на большую дорогу и терпеливо ждала. Обратно мы шествовали в том же порядке.

Мы были довольны своей жизнью. Материальные условия, лишения, физические трудности нас не пугали»[1536].

Казалось, все уладилось: «Ах, как тут хорошо! – делилась Александра радостью со старшей сестрой. – Совсем забываю, что в Америке. Место глухое, хотя Филадельфия 30 мин. езды»[1537].

В том же письме она сообщала: «Американцы приезжают смотреть. Я в ситцевом платье, на босу ногу, повязана платочком, загорелая, страшная. Подъезжают на чудных лошадях верхом, снимают шляпы: „How do you do? Are you the countress?“[1538] – и уезжают. А я, как в старое время мужики, гляжу на них и думаю: „Эх, лошадей бы из-под вас взять, мне поле надо проскородить. Шляются тут лодыри“»[1539]. Показательно, что Александра Толстая употребила с давних времен известное русскому пахарю слово «проскородить», которое означает «пройти бороною, пробороновать». Александра Толстая словно врастала в жизнь простого человека.

Удивительно, но она успевала заниматься и творческим трудом. «Недавно продала семь рассказов в журнал. Их взяли, попросили еще. Я послала еще один. Его тоже взяли и теперь опять просят писать. Я ужасна этому рада. И слава богу, этими рассказами никого не могу обидеть. Писать люблю больше всего. Говорить мне тяжело. Но пишу всегда как-то всем нутром, плачу как дура, мучаюсь, ночей не сплю. Последние рассказы сама перевела на английский язык, и они пошли почти без поправок»»[1540].

В то время Александра жила воспоминаниями и раздумьями о семье и о самой себе, что-то переосмысляла. 27 мая 1932 года она писала сестре Татьяне: