Три дочери

Дом стал пустеть, в длинных гулких коридорах начали появляться озабоченные мужички в недорогих немарких костюмах, в основном серого цвета и, тряся картонными удостоверениями, назывались техниками-смотрителями и обследовали здание.

Совершали они это со знанием дела, хотя в повадках их, в движениях, в манере говорить (а точнее, в манере молчать) было сокрыто что-то блатное. Уж кого-кого, а воров и блатных и Солоша и Елена повидали на Сретенке немало. Если быть точнее – очень много.

Елена к поре переселения в совершенстве освоила профессию бухгалтера и работала теперь по новой специальности в милицейском конном полку. На кителе носила погоны с четырьмя звездочками – имела звание капитана.

Конечно, дом их был старый, в нем нужно было менять начинку – вода, например, текла только холодная, горячей не было совсем, для этого нужно было решить задачу непосильную – проложить несколько километров новых труб – имелись проблемы с газом, с электричеством, с сырой плесенью, неожиданно начавшей проявляться в углах комнат и потихоньку ядовитой сапой подниматься вверх.

У Елены была самая приличная зарплата из всех Егоровых, она и мать кормила, – та хоть и не вылезала из-за швейной машинки, но все равно и глаза уже имела не те, и пальцы – руки не чувствовали ни ткани, ни ниток, – и Иришку, помогала Вере, когда той было трудно… Несмотря на расходы, Елена скопила кое-какие деньги и на будущее, поэтому, когда уезжала со Сретенки, то с собой не взяла ничего, даже тарелок с ложками – в новую квартиру на Преображенке купила все новое…

Следом собственной жилплощадью обзавелась Полина. По своей буфетчицкой линии она здорово продвинулась, работала теперь в министерстве и во время обеда накрывала стол самому министру. Это была почетная обязанность.

Комнату, которую они с Коваленко занимали неподалеку от Московского университета, Полине удалось обменять на однокомнатную квартиру в Черемушках, куда она и переехала вместе с дочками…

Больше всех на старом обжитом месте в Печатниковом переулке оставалась Вера, все предложенные ей варианты она отклонила: то одно ей не нравилось, то другое, то третье… В конце концов Вера начала злиться:

– Да предложите же вы что-нибудь путное, ей-богу! Не предлагайте квартиру, где кухня совмещена с туалетом, чулан для швабр со спальней, а входная дверь с балконом.

Именно в пору квартирной неразберихи Вера научилась лихо материться.

Материлась она так заковыристо, так изобретательно, что даже большие мастера этого дела (например, сапожники) лишь потрясенно поджимали губы, либо вообще захлопывали рты: Вере они не то, чтобы в подмастерья – даже в ученики на годилась.

Трехэтажный мат для бывшей северянки был делом таким же привычным и приятным, как утренний кофе или мягкая булочка с горячим молоком в полдник для гурмана. Либо блюдечко с яблочным вареньем. Яблочное варенье Вера любила особенно и предпочитала его всем другим сладостям…

Дом к этой поре опустел уже почти совсем, потемнел, стал холодным, чужим – слишком быстро жилые помещения делаются нежилыми, чужими, если из них уходят люди, в стенах тогда обязательно поселяется враждебный дух… Их дом в этом смысле не был исключением.

Все тише и тише делалось в доме… В итоге наступил день, а точнее, вечер, когда в доме светилось уже только одно окно – это было окно комнаты, в которой жила Вера с сыном Василием.

Ночью, в темноте, Вера даже боялась выглянуть в черный, наполненный мраком коридор. Иногда ей казалось, что по коридору кто-то ходит, шаркает подошвами шлепанцев, хрипло дышит, кашляет.

А один раз она даже услышала тихое полувнятное бормотанье – так обычно ведут разговор с самими собою старые, уже вконец износившиеся люди, и Вера, неожиданно ощутив, как по коже у нее ползут невидимые гусиные пупырышки, подумала о дворянке, жившей когда-то в угловой комнате, отметила, что невидимая тень человека прошлепала именно в ту комнату.

Все, с этой квартиры надо съезжать. Иначе можно свихнуться. Чего-чего, а этого Вере не хотелось.

Немного поразмышляв, она махнула рукой и сказала себе: «Все, хватит сопротивляться! Так можно досопротивляться до такой степени, что нас с Васькой просто-напросто выселят из Москвы. А это ни мне, ни тем более Ваське не нужно, – совсем ни к чему».

Квартиру Вера получила далеко от центра – в Бабушкино. Был в ту пору такой район, – а может быть, даже город или поселение, примыкавшие к Москве, – где весной пели соловьи и цвела черемуха, а посреди тротуаров, в специально сделанных в асфальте выгородках для деревьев, росли каштаны. Самые настоящие каштаны со светящимися свечами, стоявшими вертикально на ветках и распространявшими царский аромат, с густыми кронами и резными листьями; осенью здешний народ лакомился жареными плодами. Или как еще можно назвать плоды каштанов? Фруктами, овощами? Орехами? Либо как-то по-иному?

В общем, жареные каштаны – это было вкусно. Вера попробовала, ей каштаны понравились, и она пригласила всех родственников к себе. Специально на каштаны.