Три Ярославны

Из темноты показался длинноволосый Дьюла и подошёл к дому. Мешок был на его плече, свирель была заткнута за пояс.

   — Прощайте, — сказал он и поклонился. — Ухожу.

   — У нас каждый волен жить как хочет, — ответила Агнеш. — К Вате вернёшься?

   — У него я уже был. Есть много мест. Жизнь хегедюша — дорога, крыша — небо. Вот отъелся у вас, — Дьюла смешно надул щеки и живот, — свирель новую сделал. Пойду играть и петь другим людям.

   — О чём петь будешь? — спросила Агнеш.

   — Она подскажет, — Дьюла похлопал ладонью по свирели.

   — Главного не забывай, — сказал Миклош. — Большая война впереди, люди должны знать, за что воюют.

   — И об этом спою.

Агнеш внимательно глядела на Дьюлу, словно желая понять, отчего так всегда беззаботно улыбается этот повидавший смерть человек.

   — Всё хотела тебя спросить, — сказала она. — Ты человек книжный, в школе при монастыре учился. Мог бы попом стать или писцом... Зачем в хегедюши пошёл?

   — Учёный я по случаю, — ответил Дьюла и присел на ступени рядом с ними. — А по рождению — дремучий серв. Но мальчик я был языкастый, смышлёный, и меня приметил местный поп. Служкой взял, хвалился мной перед другими попами как учёной собачкой.

И дохвалился — забрал меня у него заезжий бенедиктинец из Паннанхольмского монастыря и даже «спасибо» не сказал. Привёз в школу и тоже не мог нахвалиться, как я быстро всё постигаю. А мне просто весело было! Это ведь как весело, когда вначале чего-то никак не постигнешь, а потом — раз! И постиг. Вот, скажем, свирель. Простая трубка с дырочками...

Он явно уходил от ответа, и Миклош перебил его:

   — Так всё же как ты хегедюшем стал?

Дьюла замолчал, поглядел на костёр, и потемнели от яркого света его зрачки.

   — А так, — отозвался он, помедлив. — Отпустили меня на вакации... на побывку в деревню. А туда наш барон приехал охотиться. Старый, обрюзглый... Позвали раз к нему вечером сестру, ей четырнадцать было... а утром сестру нашли в петле. Не снесла стыда... Через неделю позвали младшую сестру... И тоже в петле нашли.

   — А потом? — спросил Миклош.

   — А потом — копал я огород и из-под земли услышал голос младшей сестры: убей, брат, барона, так тебе Луца велит. Убил барона и убежал. К бродячему песеннику прибился, а он меня и привёл к предводителю Вате.

   — Печальная твоя история... Никогда бы не подумала, — задумчиво сказала Агнеш.

   — И я бы не подумал.

   — Чего?

   — Что ты — такая...

   — Какая?

Он улыбнулся:

   — Я тебя вашорру, лесной грозной колдуньей, представлял! А ты — добрая, как полевая фея.

   — А Вата?

Миклош заёрзал на ступенях — не понравился ему вопрос. И Дьюла понял это и отвечал невнятно:

   — Один он у нас, другого нет. — И сменил разговор: — Ты, Агнеш, полечила бы меня на прощанье. Больно хорошее вино из Эреша привезли, бочонок выпил. Голова болит.

Агнеш протянула к Дьюле руки, он склонил голову и затих между её ладонями. Спустя минуту улыбнулся удивлённо, потрогал голову:

   — Прошла! Лёгкая, как крылья. Идти буду — как на крыльях лететь к небу!

   — А ты нам спой на прощанье, — сказала Агнеш.

   — Не поют по просьбе, — отвечал он ей. — Уходить буду — спою.

Дьюла поклонился вторично, повернулся и скоро пропал в темноте. Спустя некоторое время откуда-то, уже от городских ворот, послышался перебор свирели и его ясный, чистый голос:

— Посредине озера
Островочек мал.
Там барашек белый
Мураву щипал.
Семь травинок он оставил
Мне на островке,
Семь травинок ты сварила
В сладком молоке.
Рану воину девица
Перевяжет туже,
Когда рана исцелится —
Сердце занедужит...

Песня удалялась, возносясь к небу, будто Дьюла и вправду улетал на крыльях; потом оборвалась и пропала, одна темнота была кругом. У костров угомонились воины. Агнеш поднялась.

   — Дозоры с перепою не заснут? — сказала она Миклошу.

   — Проверю. Я передовой дозор устроил за городом, на старой мельнице, оттуда с холма все дороги видно.

   — Хорошо, — одобрила Агнеш.

Она взяла горящий сучок из костра и, светя им, как факелом, направилась к своему шатру.

Когда она подошла к нему, там мелькнула какая-то тень. Агнеш подняла факел и в его свете увидела Ласло.

   — Ты что здесь делаешь? Или заблудился?

Ласло подошёл. Странная усмешка блуждала на его красивом лице.

   — Заблудился, — сказал он. — Давно в тебе заблудился.

Агнеш задумчиво разглядывала его.

   — Не пойму, — сказала она. — От людей свет как свет... От Миклоша — синий, спокойный, от Дьюлы — зелёный, как трава. А от тебя никакого. Как от ночи.

   — Мне — ты свет, — ответил Ласло. — И такой яркий, что, как увижу — слепну. Не перестала ты быть женщиной...

   — Пьяный ты, Ласло, — сказала она. — Иди спать.

   — Один раз бы обнял тебя — и согласен заснуть навек. Не гони!

Он шагнул к ней, протягивая руки, но споткнулся под её застывшим вдруг взглядом, оступился и осел на колени.

   — Вашорру... — пробормотал он зло и бессильно.

А Агнеш засмеялась и, откинув завесу, скрылась в шатре.