Три Ярославны

   — Вот дура баба... — Он вынул из-за пазухи алую ладонь, плюнул на неё с досадой, потом перевёл стынущие глаза на Агнеш и, улыбнувшись, качнул головой: — Никуда тебе, вижу, от крови не уйти...

Снаружи донёсся стук многих копыт, слышно было, как всадники спешились и направляются к дому. Явилась наконец смена.

Первым в дверях показался Пишта и замер на пороге, перекрыв ход остальным. Он изумлённо взирал то на Ласло, неподвижно застывшего в окровавленной рубахе, то на Агнеш.

Агнеш подняла с жернова кожаный мешок и протянула его Пиште.

   — Вернёте горожанам, — молвила она спокойно, но слова её сходили с губ как-то трудно и медленно. — А ты, Пишта, примешь под себя его дюжину.

8

а городской площади Секешфехервара множество народа собралось посмотреть на казнь.

Семь плах стояло на площади, семеро смертников со связанными руками стояли возле них на коленях. Воевода Балаж в сопровождении своих сотников выехал со двора ишпана, чтобы лично присутствовать при сем показательном действе.

Конь с воеводой медленно двигался вдоль ряда плах, Балаж не без интереса вглядывался в лица осуждённых. Первой победой не кончалась война, бунт ещё не был подавлен, и старый воин считал не лишним знать боевой дух врага.

Одно из лиц более других привлекло Балажа. Он остановил коня. И тут же бывший шарошский ишпан, ехавший в числе свиты, подскакал к воеводе и шепнул ему что-то.

Связанный Дьюла тоже с интересом смотрел на воеводу весёлыми своими глазами.

   — Попался, песенник? — сказал Балаж.

   — Попался, воевода, — кивнул Дьюла. — Не повезло.

   — Зато тебе, говорят, в прошлый раз здорово повезло?

   — Повезло, — согласился Дьюла. — Но не всякий раз удача.

   — Верно. Того приговора ведь никто не отменял. Не страшно, что сейчас голову отрубят? И не спасут тебя теперь ни ведьма Агнеш, ни сам Вата.

   — Не страшно.

   — Почему?

   — А я бессмертен, — улыбнулся Дьюла.

   — Врёшь, все люди смертны, — сказал воевода.

   — Так то — люди! А я хегедюш, бесовское отродье, исчадье Сатаны — так нас попы называют, а ты велишь им верить. Бесы же и Сатана вечны, выходит, что и дети, их исчадья...

   — Ну, хватит! — грубо оборвал его Балаж, вспомнив, что негоже воеводе прилюдно спорить с кривляющимся шутом, и направил коня к середине площади. — Всем слушать! — крикнул воевода своим зычным, надтреснутым голосом, и голос его взлетел над толпой. — Всем слушать и глядеть, не отвращая глаз, как свершится сейчас правосудие над самыми злостными зачинщиками бунта! Чтобы все знали впредь, как посягать на веру, закон и порядок и как беспощаден наш благоверный король Эндре к своим врагам!

Балаж сделал знак. Пропели зловеще трубы, головы семерых приговорённых пригнулись к плахам, семеро варягов шагнули к ним и занесли мечи.

Но внезапный порыв ветра вдруг обрушился на площадь, принеся с собой клубы пыли; закружились в пыльных вихрях шапки и шляпы, солома с крыш, обломки ветвей, сорванные гнёзда и ошалелые птицы. И, как рассказывали потом, различи лея в гуле ветра хохот, подобный насмешливому конскому ржанию, а некоторым привиделась даже тень белого коня, пролетевшая над площадью... И стих порыв так же внезапно, как возник, и пыль тотчас осела на землю.

И тут все увидели, что, несмотря на грозный знак стихии, варяги успели хладнокровно сделать своё дело. Но вот что заставило воеводу Балажа, и не такое повидавшего на веку, застыть в оцепенелом изумлении: шестеро голов лежали под окровавленными плахами, а в седьмую только меч вошёл до половины — пуста была плаха. А Дьюла исчез неведомо как и куда, словно и не было его здесь...

На другой день Балаж устроил для своих военачальников пир, который был как нельзя кстати после усталости от боев и всяческой чертовщины, тою же усталостью, вероятно, и намерещенной. За длинным столом, накрытым во дворе дома ишпана, сидели местный епископ и воеводы, и среди них Антал, встречавший короля на границе. По чину располагались сотники и начальники дюжин, варяг же Свенельд, как чужеземец, и брат короля Левента сидели вне чинов, по левую от Балажа руку. Когда достаточно было выпито и съедено, пир незаметно перешёл в военный совет. Антал, в чьём ведении находились лазутчики, докладывал, как безуспешны пока поиски местонахождения Ваты и как укреплены города, оставленные Ватой у себя в тылу.

   — Первым же среди крепостей разбойников назову Шарош, — говорил Антал. — Ведьма Агнеш засела там прочно и людям своим не даёт праздно жить. Стены укрепили, дозоры несут исправно, корму коням и людям запасли на всю зиму. К осаде готовы и город без крепкого боя не сдадут.

   — Возьмём, значит, боем, — молвил Свенельд.

Балаж поглядел на него и остался доволен: надёжной была осанка варяга, невозмутимым и без тени сомнения было его лицо.

   — Антал прав, — сказал воевода. — Шарош — первое для нас дело. Люди разбитого Ваты сейчас пойдут к разбойнице, под защиту её колдовства... — Тут неприятно вспомнилось Балажу наваждение на площади, и, гоня его, он возвысил голос: — Посему тебе, Антал, и тебе, Свенельд, поручаю Шарош!

Воевода и варяг поклонились, гордые доверием.