Три Ярославны

Она взяла платок Злата, весь в узелках, и с досадой, один за другим, зубами расплетала их, а Злат глядел на это.

   — Смочи в ручье.

Злат мрачно отложил меч и пошёл к ручью. Там в тумане маячила фигура Шалиньяка — он нёс дозор, прислушиваясь к тишине.

Анна неумело отрезала большим ножом кусок мяса с вертела. Отрезав, молча протянула Даниилу, сидящему у костра со связанными ногами:

   — Ешь.

   — Вэ виктис!.. — печально воскликнул Роже, закончив подсчёт. — Горе побеждённым. Десяти серебряных чаш, семи кубков, двух слитков и четырёх шкурок горностая, увы, недостаёт.

   — Ваша святость, вы больше печётесь о бренном металле, чем мы, грешные! — сказал Бенедиктус.

   — Мне, а не тебе придётся отвечать королю, — отозвался Роже. — Вот, дочь моя, — качая головой, обратился он к Анне, — каково богопротивное лицо греков! И их церкви, которую ты берёшь под защиту!

   — Грабили-то не греки, а латиняне, — точности ради, заметила Анна, но епископ пропустил замечание мимо ушей и кивнул на Даниила:

   — Решила ли ты, что делать с этим человеком?

   — А что я должна решать, святой отец?

   — Разве его вина не заслуживает кары?

   — Но почему... я должна решать?

   — Право решения принадлежит носящему высший титул.

   — Но я же ещё не королева...

   — Но ты княжна, — сказал Роже.

   — Его святейшество прав. — В свете костра появился Шалиньяк. — Мы уже третий день возим его с собой и не знаем, что он ещё замыслит завтра. Надо решать, госпожа.

Анна растерянно оглянулась на Даниила. Он смотрел на неё, не сводя глаз, и, не выдержав его взгляда, Анна опустила голову.

   — Хорошо, пусть будет по-твоему, Роже.

Она медленно поднялась.

   — Святой отец и благородные рыцари. Вам известно, что сей человек преступил в замыслах против господина своего, великого князя, и короля Генриха, будущего моего мужа. Назначьте ему кару, и пусть ваше решение будет моим.

Наступило молчание. Анна обвела стоящих вокруг неё людей тревожным взглядом.

Шалиньяк шагнул вперёд первым, вынул из ножен меч наполовину и задвинул обратно:

   — Смерть.

Анна вздрогнула от стука меча, но продолжала тихо, спокойно:

   — Не служит ли, благородные рыцари, ему оправданием, что он спасал меня?

   — Все мы спасали тебя, — молвил подошедший от ручья Злат, — да с мечом в руках.

   — Янка!.. — с надеждой взглянула на неё Анна.

Янка смачивала платком лоб раненого.

   — Ромуальд тоже Готелинду любил, — ответила она.

   — Моё мнение уже ничего не решит, — развёл руками Бенедиктус.

   — Да будет так... — прошептала Анна. — Когда?

   — Церковь рекомендует предавать души грешников в руки Божьи на рассвете, — со знанием дела объяснил Роже. — Когда молитвы об их спасении, благодаря влиянию эфира, легче доходят до небесных сфер.

   — Да будет так... — повторила Анна.

Все разошлись по своим местам. Анна опустилась на землю к костру, напротив Даниила. Они молчали.

   — Даниил, Даниил... — произнесла Анна. — Что ты наделал? Ты учил меня добру, справедливости и любви...

Во взгляде Даниила не было страха.

   — Я любил.

   — Но разве, любя, можно творить зло? Помнишь, что говорит о любви Писание: «...цветы показались на земле, и время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей...»

   — Но «люта любовь, как преисподняя, стрелы её — стрелы огненные, и крепка, как смерть», — ответил Даниил. — Я должен её проклинать... Но я её благословляю! Ибо она дала мне радость мук и миг свободы. Я плыл в мыслях своих по морям, видел дивные страны, дышал подоблачным ветром, каким дышат одни птицы небесные, и ты была со мною...

Анна оглянулась, придвинулась к Даниилу и ножом разрезала ему верёвку на ногах.

   — Беги!

Но Даниил, улыбаясь, покачал головой:

   — Нет, Анна. Как зверь, вкусивший свободы, не может жить среди людей, так и мне нет без тебя жизни.

   — Даниил... — молвила Анна, глядя на горящий костёр. — Если бы мир был устроен иначе и не было бы у каждого из людей своего предначертания, я ведь могла бы встретить тебя... и, может быть, полюбить...

   — Умолкни, не говори больше ни слова! — воскликнул Даниил. — Моя душа посетила этот мир в годы, когда ты жила на земле, — есть ли большее счастье? Прощай, Ярославна! Возлюбленная моя, прекрасная моя!..

Большое солнце, холодное, чужое, встаёт из-за края земли в утро казни.

Всё покрыто росой, как инеем, — чужие деревья, трава чужая, чужие, незнакомые цветы. И от ручья поднимается пар, словно ручей морозный, студёный. И утренний холод пронизывает Анну, сидящую на берегу.

Мысли пронизывает холод, а не тело, и стынут от него готовые пролиться слёзы... Когда-нибудь, когда солнце надолго согреет мир, они оттают и изольются, они лягут обильной росой на лугах, и высоко поднимутся вспоенные ими травы. Всё пройдёт, и раны затянутся, и зарастут пепелища... и простит нам обиду вечная душа в небесах...

За спиной Анны раздались шаги — Шалиньяк подошёл к ней.

   — Мы ждём тебя, госпожа.

Айна поднялась и последовала за ним.

   — Доминус вабискум... — слышался монотонный голос Роже, — ...новит мне патер, эт эго агноско патрем... эт анимам меам поно про овибус меис... Си мортуи сумус кум Кристо...