Три имени вечности

– Ничего, Эйтор, будет и в твоей мастерской праздник!

Ника опять засмеялась заразительно и от всей души. Глеб невольно залюбовался ее правильными чертами лица, которые в такие минуты становились еще более обаятельными и энергичными. В душе его стало тепло и просторно, словно упали сковывавшие его много лет тяжелые стальные оковы, которые он носил, совершенно об этом не подозревая. Ему опять вспомнились слова Иванова о том, что нужно хватать ту самую, свою единственную, и никогда не отпускать ее. Но в следующую секунду его отрезвила другая мысль: такую женщину, как Ника, пожалуй, и не схватишь. Еще, чего доброго, бросит на пол как того миллионера.

Однако ничего этого он вслух не выразил, произнеся бодрым тоном:

– Так значит, Ника, договорились? Встречаемся в Иерусалиме? Я тебе позвоню, когда приеду?

Та, секунду повременив, еще раз внимательно, словно удивляясь такой настойчивости, посмотрела на Глеба своими огромными глазищами, которые почему-то в этот момент приобрели зеленовато-синий оттенок, и кивнула:

– Да. Звони.

Глава 5. Теодицея и гематрия

«Вот здесь полоску светлой охры добавить… И немного лазури …». Откинувшись на спинку белого пластмассового стула, Ника в нерешительности разглядывала этюд, установленный на маленьком этюднике. «Как бы тени не упустить…» – озабоченно подумала она, заметив, что быстрое движение утреннего солнца на глазах смещает влево укорачивающиеся черные тени домов.

Широкими беличьими кистями Ника быстро нанесла несколько бледно-желтых и голубых мазков масляной краски на маленький лист толстой бумаги, лицевая сторона которой имела фактуру настоящего холста, и снова отодвинулась в задумчивости. Этюд был уже почти готов. Оставалось только немножко подождать, пока подсохнут краски.

«Где же Глеб? Наверное, спит еще», подумала она, озираясь по сторонам. Они встретились в одном из пригородов Иерусалима три дня назад и с того момента везде бродили вместе, расставаясь только на ночь – их гостиницы были в разных концах города. Сегодня утором они договорились встретиться и посетить еще кое-какие места. До отъезда домой оставалась совсем немного.

Ника потянулась как проснувшаяся собака и огляделась вокруг. Явственно уже ощущалась подступающая дневная жара, и высокое небо над городом становилось белесым. Иерусалимская улица Бен Иегуда начала жить своей дневной жизнью – туристы и паломники из разных стран небольшими группками и поодиночке перемещались по вымощенному квадратными каменными плитками тротуару. Они громко переговаривались, заглядывая в многочисленные сувенирные лавки и фотографируя все подряд – друг друга, купы цветов, высаженных на балконах и в больших бетонных клумбах на тротуаре, желтоватые стены каменных домов. Они фотографировали и сами крыши этих домов – плоские или четырехскатные с мансардами, людей, сидящих за столиками в кафе под открытым небом.

Один из паломников нацелил объектив камеры на Нику, но она, оскалив белые зубы, скорчила ему такую зловещую гримасу, что тот поспешно ретировался. Ника беспечно рассмеялась, заметив, что тот украдкой перекрестился, но через секунду забыла о нем, потому что прямо за ее спиной раздался молодой мужской голос:

– Бокер тов.

«Опять кто-то из этих навязчивых восточных мужчин», – с досадой подумала она и, не оборачиваясь, сказала с ужасным акцентом:

– Ани ло мевина.

«Я не понимаю» было одной из немногих фраз на иврите, которые она выучила.

– Ничего, я говорю по-русски. Позвольте, я присяду рядом?

Ника поняла, что от нежелательного общения уйти не удастся. Нехотя она обернулась к мужчине, приготовившись сказать что-нибудь такое, от чего тот сразу бы испарился и не беспокоил ее больше. Но осеклась – перед ней стоял огромного роста широкоплечий старик с веселыми черными глазами. Его большая шевелюра, пушистые роскошные усы и широкая борода были почти совершенно белыми, но аккуратно подстриженными и расчесанными. Его облачение – яркая цветастая рубашка навыпуск, легкие летние сандалии, серые брюки и светлая, расшитая цветистым узором летняя шляпа с полями – отчего-то не выглядели на нем нелепыми. Ника была так ошеломлена несоответствием его облика с молодым бодрым голосом, что только и смогла, что молча кивнуть.

Старик присел на скрипнувший под его мощным телом пластиковый стул, стоявший возле столика, за которым обосновалась Ника, и спросил:

– Я лишь хотел спросить вас, отчего вы, вместо того, чтобы рисовать настоящие достопримечательности нашего города, переносите на бумагу обычную улицу. Таких улиц в городах всего мира – сотни. Ну что такое улица? Так, скопище каменных коробок и толпы праздных людей... А ведь окрестности Иерусалима это уникальные, древние и просто очень красивые места…

Старик разговаривал ненавязчиво, очень мягко, слегка грассируя. Его негромкий голос не внушал опасений. «Не похоже, что он имеет какие-то зловещие намерения», – решила Ника.