Три имени вечности

Его дед, боевой офицер, фронтовик и орденоносец, выйдя в отставку, стал увлеченным природолюбом и путешественником по дикой природе России. Отчего-то он полюбил Глеба больше, чем всех остальных своих многочисленных внуков, а их было по настоящему много – можно было составить, по меньшей мере, две футбольных команды. Но дедовская любовь была особой, в ней не было ни потакания внуку, ни преувеличенной жалости к нему. Надежность во всем, закалка и сила духа были для него теми жизненными правилами, которые он постарался привить и Глебу.

Погруженный в свои мысли и воспоминания, Глеб не заметил, как толстяк, который к этому времени закончил завтракать, подойдя к их столику, подсел на свободный стул и заговорил с Глебом:

– Вы правы, правы! Друг мой, я с вами полностью согласен. Конечно, никакой кармы не существует, она совершенно излишнее условие для пишущейся сейчас книги мироздания…

С удивлением Глеб заметил, что голос его и был тем хорошо поставленным баритоном, который пять минут назад сказал ему на ухо кантовскую фразу о звездном небе и нравственном законе. Но он сразу же забыл об этом и, повернувшись к новому собеседнику вполоборота, пробормотал смущенно:

– Да это я так… Про карму-то. Не подумавши, ляпнул. Может и есть она… Вот и Будда вроде бы говорил…

– Нет-нет! – живо отозвался тот и покачал обритой головой. – Вы сформулировали очень верно. Этот давний спор, я полагаю, сегодня уже не актуален. По прошествии стольких лет уже стало ясно, что понятие кармы, это, если можно так выразиться, такой элемент уравнения, который вовсе не является необходимым.

– Извините, а кому это стало ясно? – спросил Эйтор, обрадовавшийся возможности поговорить на любимую тему с новым собеседником.

– А всем стало ясно, – печально ответил он и, вытащив из кармана пиджака большой смятый в гармошку темно-синий носовой платок, принялся им обмахиваться.

– Э-э-э… А мне вот кажется по-другому, – начал было Эйтор, но толстяк протестующе поднял руку и художник умолк.

– Вы, Эйтор… вас ведь Эйтор зовут? А вы? Глеб? А я, а я… ну допустим, я Ивáнов. Ударение на букве «а», конечно, – он ухмыльнулся. – Вы пока еще очень юны, поэтому верите в карму, перерождение души и тому подобную экзотику.

– Я не так уж и юн, – ровным голосом произнес Эйтор, – мне уже тридцать два.

– О! Тридцать два. Это много, конечно. – В словах Иванова не было иронии. – Но все равно недостаточно, чтоб понимать все до последней точки. Вы сейчас полны сил, творческих, физических, духовных. И вам кажется, что так будет всегда. Но так будет не всегда! Не-е-е-т!

Голос его на секунду сорвался и задребезжал фальцетом, но он быстро взял себя в руки.

– Наступит момент, когда вы поймете… Вы почувствуете, что мир до ужаса, до отвращения, до омерзения несправедлив. И несправедлив именно к вам! Именно и только к вам, такому талантливому, такому гениальному! Почему?! Ну почему покупают не ваши прекрасные произведения, полные утонченной чувственности, мягкого света и душевного полета, а картины этих бездарей, ваших коллег по ремеслу, а ведь вы согласитесь со мной, что создание художественных произведений это, прежде всего, ремесло? – Эйтор согласно кивнул. – Да, это на девяносто пять процентов труд и мастерство и только на пять процентов вдохновение и талант автора. Почему им все – галереи, персональные выставки в Париже, европейская слава, деньги? Много денег и много славы. Фу-у-у… Какие-то червяки… А вам? Вам в лучшем случае достанется прозябание и бесконечный труд над никому не нужными картинами где-нибудь на окраине этого жестокого мегаполиса в полуподвальном помещении вашей мастерской, аренду которой вы будете оплачивать, расходуя остатки небольшого состояния, полученного в наследство после смерти вашей тетушки.

Иванов заглянул в глаза ошеломленному художнику и прошептал:

– А, вижу, вижу! Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Понима-а-а-ете… Вы увидите, что значительная часть жизни прожита напрасно, что ваши произведения, отражающие ваш глубокий внутренний мир никому не интересны. Да и мир этот ваш внутренний, мирок этот, кого он затрагивает, кому он нужен?

– Не пон-нимаю, чт-то вы хот-тит-те эт-тим сказат-ть? – акцент Эйтора стал невыносимым, а его нордическое спокойствие превратилось в ледяной арктический панцирь.

– А я хочу сказать, что если б карма существовала, вы были б вознаграждены за ваши труды и ваши незаурядные способности уже сейчас. Не когда-то потом – после смерти или в якобы будущей жизни. Признание пришло бы к вам не в старости, когда вам уже по большому счету ничего будет не нужно, кроме мягкого дивана и горсти приличных таблеток. А награда эта не заставила б себя ждать!

Иванов сжал кулак и яростно потряс им в воздухе. Его широкое лицо с курносым носом и круглыми совиными глазами приобрело пунцовый оттенок, а на высоком упрямом лбу явственно выступили толстые синие вены. Он почти что кричал: