Три короба правды, или Дочь уксусника

– У тестя на Рузовской. У капитана в квартире такой хармидер, что даже спать не на чем. Мы допросили жандарма, дежурившего в ту ночь у дворца напротив Штаба. Он говорит, что после ваших агентов часа через полтора к офицерским флигелям подъехал еще один человек в волчьей шубе мехом наружу и прошел внутрь. Спустя полчаса он же, но без шубы, выскочил наружу вместе госпожой Сеньчуковой и убежал в разные стороны. А еще через полчаса вышел ваш агент с перевязанной головой и огромным мешком за спиной.

– А г-н Владимиров был как раз в такой волчьей шубе мехом наружу, – встряла Варенька.

– Наверное, Фаберовский волок эту шубу как улику для опознания нападавшего, – сказал Черевин. – Много ли народу у нас ходит в таких шубах!

– Да порядочно! – сказал Секеринский. – Я за вчерашний вечер по гостиницам да ресторациям человек семь арестовал. Все сибиряки-промышленники, золотой народ.

– В каком смысле – золотой?

– В том смысле, что я их отпустил, ваше превосходительство.

– А дом на Дмитровском проверили?

– Проверил. Владелец дома г-н Кудрявцев говорит, что до Нового года на втором этаже снимала квартиру г-жа Сеньчукова. Но контракт не был продлен, и теперь квартира сдается. Говорит, что княгиня Радзивилл проявила к дому интерес.

– А дворников допросили?

– Дворники взяли расчет, и теперь у г-на Кудрявцева в доме новые дворники. А тех ищи теперь свищи! Квартиру мы осмотрели, но ничего интересного не нашли. Обычная квартира содержанки.

– Надо найти, куда делась Сеньчукова, – сказал Черевин. – Она наша единственная сейчас ниточка. Если найдете живой – допросите негласно, чтобы не спугнуть заговорщиков. Соломона Варшавчика еще не доставили?

– Ждет в прихожей, ваше превосходительство, – сообщил жандарм.

– Ведите сюда!

Двое жандармов ввели Соломона, державшего в правой руке крышку эмалированного ночного горшка.

– Господин Варшавчик, признайтесь, куда вы дели записку г-на Фаберовского, которую должны были передать мне лично позавчера? – спросил Черевин.

Соломон гневно посмотрел на Вареньку, толстые губы его затряслись, на глаза навернулись слезы и он внезапно ударил крышкой горшка себя в грудь. Генерал в изумлении отступил на шаг.

– Вы меня не запугаете! – выкрикнул студент. – Я человек! А не как тут некоторые полагают! Я не позволю! Я требую!

Соломон закашлялся и стал стучать себя крышкой.

– Чего это он? – спросил Черевин у жандармов.

– Под кроватью прятался. Мы его за ноги вытаскивали, так он в горшок вцепился, так с ним в коридор и выехал. Сам горшок мы отобрали, а крышку, вишь, никак.

– Я заявляю повсеместный протест! – крикнул опять Соломон.

– Господин Варшавчик, какой-такой протест?! – сказал полковник Секеринский. – Вы состоите у меня на жаловании, каждый месяц на него конфекты барышням покупаете и в театр их водите, и еще протестовать смеете! Я вот вас в ДПЗ посажу к политическим и расскажу им, кто вы есть. Вот тогда будете протесты им заявлять и крышкой от клозетной чашки в дверь стучать, только вас никто не услышит.

– Куда записку дел?! – заорал Черевин, потеряв терпение, так что даже жандармы вздрогнули, Варенька закрыла лицо руками, а Соломон от испуга выронил крышку.

– Порвал. Потому что меня всю неделю унижают. В театре этот ваш господин Фаберовский унизил меня при Варваре Алексеевне, хотя я вел себя предупредительно. Вы же сами меня допрашивали и сказали, что ничего предосудительного я не совершил, и любезно распорядились выкинуть меня за дверь безо всяких последствий. А ваш господинчик уединил Варвару Алексеевну в служебной ложе, пил с ней шампанское и язвил ей на мой счет.

– Молчите, Соломон! – крикнула в сердцах Варенька. – Вы дурак!

– А письмо-то тут причем? – спросил Секеринский. – Вы почему не передали письма если не генералу Черевину, то хотя бы мне?!

– Позавчера Варвара Алексеевна позвала меня к себе, а у нее оказался этот Фаберовский, и с ним еще какой-то субъект, который при дамах крутил мне ухо, как какому-нибудь ученику ешибота, когда я уже без почти врач! Сначала я собирался превозмочь себя и отнести записку, как просила Варвара Алексеевна. Но на лестнице меня встретила их квартирная хозяйка г-жа Мизулина, и сказала, чтобы я к Варваре Алексеевне больше не ходил. Потому что к ней, де, вместо всякой швали теперь приличные люди ходят! Я вышел на улицу и порвал записку в сердцах, и бросил ее на ветер. А потом пошел на Неву топиться. Ну, вы знаете, там у шестой линии теплая портомойня г-на Устрицына.

– И что же вас остановило?

– Городовой дал мне подзатыльник. И это в двух шагах от иордани Андреевского собора!

– А что хоть в записке-то было? – спросил Черевин.

– Я чужих писем не читаю! – гордо ударил в грудь поднятой с пола крышкой Соломон.

– Вам, г-н Варшавчик, вот это надо читать, – сказал Секеринский, краем глаза видя, как генерал закусил от бешенства губу и сжал сухой старческий кулачок. – Полезная книжица. Труд г-на Владимирова, таскавшего вас за уши: «Как во всяком обществе произнести умную речь и остаться в живых».

2 февраля 1893 года, вторник