Три короба правды, или Дочь уксусника

– Жених-то нынче пошел все мелкий какой-то, непутевый. Я с дочками два года кряду на Духов день в Летний сад хаживала, так там нонче не из приличных купеческих семейств, а все больше какие-то подозрительные ходят, мазурики, вроде вашего начальства.

– Теперь видные женихи только у нас в царской охране остались. Может, мне и правда с вами породниться?

– Породнитесь, Артемий Иванович, породнитесь. А уж Петр-то Емельянович как рад будет! Выбирайте, какую хотите! Глаша, Василиса, радость-то какая! Ну, какая вам больше глянулась, какая больше по сердцу?

– Скажите, а вы могли бы умереть от любви? – спросила Глафира.

– Сам я, конечно, не могу, а вот мой дядя, Поросятьев, помер от любви. Лишился жизни из-за одной француженки. Хотел стрельнуть себе в рот, да подавился выкатившейся из ствола пулей.

– Уж мы-то знаем, что вы из хорошей семьи, – сказала хозяйка.

– Черт, а как, оказывается, сложно выбрать! – крякнул Артемий Иванович и положил окурок в пепельницу. – Обе только лентами отличаются… Вы бы, Агриппина Ивановна, дефилей бы какой устроили, может, полегчало бы мне…

– Ой, это как же, голубчик? – всплеснула руками Агриппина Ивановна.

– Это прохаживаться, значит, – сказала Василиса. – Учились бы, как папаша велел, французскому языку, так знали бы.

И она, словно пава, поплыла по комнате, бросая кокетливые взгляды на Артемия Ивановича.

– Так! – сказал Артемий Иванович, и его указательный перст с обкусанным ногтем застыл в воздухе, намереваясь в следующий миг решить выбор в пользу Василисы. Но Глафира не стала медлить и тоже лебедем прошлась вслед за сестрою. Рука Артемия Ивановича безвольно опустилась.

– Я вам, Артемий Иванович, детей дюжину нарожаю! – выкрикнула Василиса и побагровела от стыда. Сестра ее тоже покрылась краской смущения.

Такой поворот страшно напугал Артемия Ивановича. Он представлял себя на этом вот диване, с хлопочущей и ублажающей его женой, но отнюдь не с оравой орущих детей, сопливых и мешающих ему думать о своей личной монополии на снетковый промысел в России, и о клейме поставщика Императорского двора на картонных коробках со снетками.

– Мне главное, чтобы жена мною восхищалась за то, что я ее облагодетельствовал, – сказал он.

Дверь из столовой в гостиную распахнулась, и в комнату вступил кухмистер и Фаберовский. Артемий Иванович видел, что поляк чем-то потрясен, и взгляд, которым тот сверлил его, очень ему не понравился. Желание жениться как-то ослабло вдруг, и Артемий Иванович скис.

– А сейчас я должен сообщить то, ради чего пригласил вас к себе, дорогие гости, – взволнованно объявил кухмистер. – Вы, Артемий Иванович, являетесь наследником огромного состояния, доставшегося вам от вашего покойного батюшки.

– Чистый водевиль, – сказал себе под нос поляк.

– И мне, как его душеприказчику, поручено банком объявить вам об этом!

– Чего пана кухмистера во вранье-то постоянно заносит! – толкнул Петра Емельяновича в бок Фаберовский. – Ну, какой пан, до дьяблу, душеприказчик! Вам деньги карман жгут? Так переложите их ко мне. Можно подумать, что пан и взаправду родственник нашего Артемия Ивановича.

Глупая улыбка застыла на лице Артемия Ивановича. Он оглядел всех стоявших, потом взгляд его обежал обстановку комнаты. Да с таким состоянием он может и получше себе жену сыскать! Поляк понял ход его мыслей и с удовольствием сказал, желая испортить ему настроение:

– Но условием выдачи капитала пану Артемию является женитьба на одной из дочерей г-на душеприказчика.

И он подмигнул кухмистеру.

– Да я и сам не прочь, – растерянно сказал Артемий Иванович, когда мечты о лучшей жене растаяли.

– Вы вольны выбрать любую из моих дочерей, – уже уверенно продолжил кухмистер, чувствуя поддержку поляка, – но я, как человек честный, должен предупредить, чтобы потом не было у вас ко мне претензий: Глаша моя имела недавно одну историю. Сыскала она себе где-то ухажера, шкипера с Риги, и хотела сбежать с ним. Я, конечно, успел их перехватить на причале; похитителя в кутузку, а дочку мокрой скатертью проучил. Товар, однако, сохранился в цельности, чему у меня есть медицинское свидетельство из Калинкинской больницы от самого доктора Тарновского.

– А, так вот откуда фотографическая карточка была! – хмыкнул поляк.

– При себе больше нету, ваше высокоблагородие. Я в пальто потом незаметно положу.

– Ну, зачем вы, папаша! – всхлипнула Глафира и на глаза ее навернулись злые слезы. Сестра с превосходством победительницы бросила на нее ядовитый взгляд.

Артемию Ивановичу вдруг жалко стало эту несчастную девицу, которую так жестоко на людях опозорил родной отец. Да и дюжина детей, обещанная второй сестрой, слишком его пугала.

– Я вам так, папаша, скажу: коли покупателей много, значит и товар хороший. Беру эту, с розовой лентой.

27 декабря 1892 года, воскресенье