Три короба правды, или Дочь уксусника

Вчерашний обед был божественным. Кухмистер Владимиров рассчитал правильно: обычный обед первого разряда с англизированными супами-пюре, марешалями из рябчиков и трюфелями с мозгами, который вышел бы ему без вина рублей в пятнадцать, не произвел бы на привычных к кулинарным изыскам гостей должного впечатления. Вместо этого он составил меню, которое должно было соответствовать их представлению о настоящих купеческих обедах: стерляжья уха, сочная кулебяка, фаршированная индейка с салатом из маринованных вишен и огромный сливочный торт. К столу было подано шампанское «Вдова Клико», – на вино и водки кухмистер не поскупился, – и подняты тосты за Государя, за ревностных его охранителей, за благосклонное начальство жениха, за помолвку, за будущих молодоженов, да помянули добрым словом предусмотрительного родителя жениха.

Утром сытость все еще ощущалась, и они ограничились парой чая в «Венеции» у Игумнова: ночевали на этот раз у себя дома на Мещанской, так как надо было взять пульверизатор для посещения Шпалерной.

– Плачу я! – объявил Артемий Иванович, когда половой принес два чайника и стаканы. Он полез в карман, и, пошарив в нем, выудил пятачок. На этом вся наличность у новобогатея иссякла.

– Я, пан Артемий, знаю тебя уже пять лет, но никогда не мог даже предположить всей бездны твоей наивности! – сказал поляк, искоса глядя на монетку на ладони у Артемия Ивановича. – Ты что же, действительно двадцать лет не интересовался, какое наследство оставил тебе твой папаша?

– Все, что было отцовское, мы с Поросятьевым в неделю прогуляли, а от него самого мне досталось шиш да не шиша. Так он мне в посмертной записке и написал: «Дескать, во имя Отца и Сына и Святаго духа вот тебе мое слово, дорогой племянничек: шиш тебе, а не наследство.» Вот тебе суть вся амбула, и преамбула, и анафема. А про папашино, что в банке лежало, мне никто не сказал. У тебя еще две копейки найдется? А то придется нам без чаю.

– Значит, будем без чаю, – зло сказал Фаберовский и они, расплатившись с половым, пошли обратно к себе в комнату на четвертый этаж.

– Знаешь, Степан, – сказал Артемий Иванович, доставая из-под дощатого стола медный цилиндр гидропульта с обмотанной вокруг гутаперчевой кишкой. – Я сюда больше не вернусь. Ты только посмотри, как мы тут могли раньше жить? Вместо перин – вонючие соломенные матрасы, стулья колченогие, пол щелястый, на столе грязи в три пальца наросло, впору консоме варить. Печка с угаром, нужник во дворе, жрать нечего! Да тут даже тараканы не выживают, одни клопы. Чаю не допросишься, а чтобы харю умыть, надо лед в ведре колоть. Я уж не говорю о том, как это ведро, быть может, в другое время используется. А помнишь, мы винную лавку купца Юргенсона летом дезинфицировали? Ты тогда сразу спать свалился, а я еще долго сидел, о разных жизненных вещах размышлял. Вдруг вижу: на столе мышка сидит, и эдак жалобно меня просит: «Дай, тятенька, корочку хлеба. Вусмерть жрать хочется». А у нас хоть шаром покати! Так прямо на столе и сдохла. Нет, если нас от академика выживут, я к кухмистеру до свадьбы подамся. Я бы и тебя взял, только неудобно выйдет – начальник, а бездомный. Так что ты пока отсюда не выписывайся.

– Мышку твою я помню. Ее все в этом доме помнят. Ты тогда на этаже все двери топором изрубил, все кричал: «Была у меня корочка, у сиротинушки, припрятана, так и ту, подлая, сожрала!»

– Подумаешь! – обижено пожал плечами Артемий Иванович и взвалил на спину гидропульт. – Сам, наверное, тоже чего-нибудь натворил. Пользуешься тем, что я ничего не помню.

Они спустились вниз, взяли извозчика, положили в санки под ноги пустой гидропульт и отправились на Шпалерную. На месте их встретил Лукич.

– Здравия желаю, ваши высокоблагородия! – Швейцар поспешно открыл дверь, пропуская поляка и Артемия Ивановича внутрь. – Дозвольте поздравить с помолвкою. Наслышаны-с, наслышаны о таком счастье…

Артемий Иванович снисходительно принял поздравления, поставил медный баллон с кишкою у Лукича в каморке под лестницей, и швейцар очень подробно и со знанием дела изложил, какие военные, в каком числе и в каких чинах посещали дом за эти два дня. В записной книжке швейцара числились два рядовых преображенца, один измайловец, трое рядовых Павловского полка, один атаманец, корнет-конногвардеец и поручик Юнеев из Измайловского по кличке Алеша Попович, причем Юнеев, павловцы и атаманец оставались сегодня на ночь и до сих пор не выходили. Капитана-семеновца в этот раз не было.

– Гвардейские офицеры, водящие с солдатами хороводы вокруг елочки… Можно подумать, пан Артемий, что мы проснулись сегодня не у себя в квартире, а в палате на Пряжке… А Варакута? – спросил поляк у швейцара. – И он сейчас тоже у себя в квартире?

– На улицу не выходил.

– Ну, смотри в оба, – сказал Артемий Иванович и покровительственно похлопал Лукича по плечу. – А Петр Емельянович где сейчас, у себя на квартире?

– На кухне в кухмистерской, где ж еще!