Три косточки тамаринда

Перекошенное гневом лицо, футболка, запачканная желтоватой массой, на ткани, а не на тарелке смотревшейся до невозможности тошнотворно. Волосы торчат во все стороны змеями горгоны Медузы. Господи… Она ведь и сама ничем не отличается от какой-нибудь выжившей из ума старухи. Марина была омерзительна самой себе. Она сползла на линолеум и долго сидела молча, с сухими глазами и головой, внутри которой было пусто, как в маковой коробочке, из которой ветер уже вытряс все зернышки. Потом, тяжело переставляя ноги, она сходила на кухню, утешила трясущуюся Мусю и понесла ее в душ. Там, под теплыми струями воды, вспенивая в кучерявой шерсти пахучий шампунь, Марина смогла немного расслабиться и поплакать.

Постепенно мама Оля становилась вялой и безучастной ко всему происходящему. Читать она уже давно не могла, так что по многу часов кряду сидела, вздрагивая или качая головой, перед телевизором, в котором одна стосерийная мыльная опера сменяла другую. Много ли она в них понимала, узнавала ли героев и помнила ли перипетии их жизни – об этом дочь предпочитала не задумываться.

Как-то раз в субботу зазвонил телефон. Марина приготовилась отнекиваться от назойливых рекламщиков или очередного соцопроса: на городской телефон давно уже не звонили знакомые. По правде говоря, у мамы Оли знакомых не осталось вовсе, люди предпочли побыстрее забыть ее и ее неудобную, пугающую болезнь.

Она подняла трубку. К телефону попросили Ольгу Васильевну.

– Ее нет, – ответила Марина.

– А вы не могли бы ее попросить мне перезвонить? Дело в том, что я учился у нее, когда был маленьким, с первого по четвертый класс, – зачастил голос в трубке. – Петя Кривцов, может быть, она вспомнит… А теперь у меня уже дочка подрастает, и я хотел узнать, в какой школе сейчас работает Ольга Васильевна. Может быть, если это не слишком далеко… Я таких, как она, больше не встречал. Было бы здорово, если бы она и Иришку учила. Алло? Вы слушаете?

– Да.

– Так вы запишете мой телефон?

Марина обернулась. Сегодня был не лучший день. В кровати у стены лежала всклокоченная, чужая женщина с рыжими волосами, на сантиметр у корней ставшими седыми, отсутствующим взглядом, скачущим влево-вправо, как у копеечных китайских ходиков, и однообразно дергающейся на одеяле рукой. Нижняя челюсть ее безвольно отвисла. Включенный сериал явно не занимал сейчас балансирующее на грани тьмы сознание. Марина, не выпуская телефона, приблизилась к матери и носовом платком вытерла ей рот, потом вышла в коридор и отчеканила:

– К сожалению, Ольги Васильевны нет.

– Как? То есть… Вы имеете в виду – что?.. Совсем?

Скулы у нее свело, и только с большим трудом Марине удалось пробормотать:

– Совсем.

С доктором Вершининым она виделась поначалу только тогда, когда Марина привозила маму на обследование. Ничего нового он сообщить не мог, наблюдалось вполне стабильное ухудшение общего состояния.

Однажды Марина заглянула к нему за новым рецептом. Уже опускался вечер, и, прежде чем приехать, она позвонила с работы, не особенно надеясь, что застанет доктора в больнице.

– Приезжайте, я тут допоздна, – ответил он.

Отделение словно вымерло, даже постовая медсестра где-то пропадала. По коридору стелились мягкие сумерки, какие бывают только в середине лета. После стука никто не ответил, и Марина заглянула в кабинет без разрешения.

Света не было. Вершинин стоял, вписанный в светлый квадрат раскрытого окна, и курил. С улицы тянуло сладостью – цвели липы. Заметив Марину, нерешительно замершую на пороге, доктор жадно затянулся еще раз и затушил сигарету в столовой тарелке, где лежала уже горстка окурков. Марина не могла припомнить, чтобы когда-то прежде видела этого человека курящим, и табаком от него обычно не пахло.

Доктор щелкнул выключателем настольной лампы, и тогда стали видны его невеселые глаза. Вершинин, должно быть, и сам чувствовал, что на лице у него застыла тягостная маска, потому что, прежде чем взять бланк рецепта, с силой растер лоб и брови основанием ладони. Из мусорной корзины выглядывала фотография женщины прямо в рамке – прежде она стояла на столешнице.

– Тяжелый день? – Марина позволила себе вольность.

– Бывали и лучше. С женой развелся.

– Сожалею. Это больно.

Вместо ответа Вершинин протянул ей рецепт. Знакомый, размашистый, но не по-врачебному разборчивый почерк. Марина спрятала бланк в сумочку. Она почувствовала, как его взгляд несколько раз совершенно по-мужски огладил ее плечи, грудь с крохотным кулончиком в вырезе блузки, скользнул на талию, по бедрам, туго натянувшим ткань узкой юбки, снова вернулся на лицо. Марина выдержала и не отвела глаз. Не рассердилась и не смутилась. Это показалось ей даже забавным: вот, сразу видно, человек развелся – почти гротеск. Но несмотря на это, в животе предательски заныло. Он давно ей нравился, теперь можно не скрывать.

– Марина. Вам ведь уже есть шестнадцать?

В ответ на его шутку она не смогла сдержать улыбки:

– Что мне нравится в вас, Олег Павлович… Вы всегда предельно ясно изъясняетесь.

– Пойдемте уже, выпьем чего-нибудь. Пора изменить этот чертов день к лучшему.