Три круга Достоевского

Носители этих стилей кажутся всесильными, всемогущими, монолитными. Они и действительно сильны, могущественны и прочны. Но лишь в определенной среде, в безличностной среде. При мраке ночи. Но в среде личностей они уязвимы. При свете дня. Достоевский и выводит их на свет, противопоставляя им лю­дей с иными стилями мышления.

Макар Долгорукий проповедует религию. Но у него нет мысли защищать свои «святыни» любыми средствами. Он даже рас­сказывает о безнравственности верующих (что с прагматической точки зрения — верх глупости). Он — за святыни, но за невыду­манные. Он не способен превращать любую легенду в факт. Как и сам Достоевский, заявивший: «Святыни наши не из полезности их стоят, а по вере нашей. Мы не станем и отстаивать таких святынь, в которые перестанем верить сами, как древние жрецы, отстаивавшие, в конце язычества, своих идолов, которых давно уже сами перестали считать за богов. Ни одна святыня наша не побоится свободного исследования, но это именно потому, что она крепка в самом деле. Мы любим святыню семьи, когда она в самом деле свята, а не потому только, что на ней крепко стоит государство» [1895, 10, 88].

Отмежевание от демагогики, прагматики и догматики здесь четкое. Автор согласен на любую проверку того, что он считает святыней. Он полагает при этом, что если носитель идеи боится ее проверки, то это признак непрочности идеи и безличностности этого носителя.

Все творчество Достоевского антидогматично. Писатель пока­зывает, что действительность богаче теорий о ней и заключать ее в рамки догматики нельзя. В «Записках из Мертвого дома» он ясно сформулировал эту мысль: «Действительность бесконечно разнообразна сравнительно со всеми, даже с самыми хитрейшими, выводами отвлеченной мысли и не терпит резких и крупных раз­личий» [4, 197].

Достоевский не принимает и законченности теорий, показыва­ет ограниченность претендующих на законченность. Монолитность, твердость, бескомпромиссность мышления для него качества не столько положительные, сколько отрицательные. Опора мысли на силу всегда отпугивала писателя. Отвечая одному корреспон­денту, Достоевский писал: «Вспомни, что в детском возрасте де­ти дерутся наиболее потому, что не научились еще разумно из­лагать свои мысли. Ты же, седое дитя, за неимением мыслей, бранишься всеми словами разом — худой прием!» [ 1895, 9, 246]. Но «седое дитя» не внемлет.

Достоевский признает борь&у идей как самое нормальное яв­ление. Но он считает, что коль это борьба идей, то с чужой иде­ей надо бороться, опираясь на свою, но идею же. Включение си­лы в борьбу идей изменяет суть этой борьбы.

Опора на силу, на ругательства — признак бессилия мысли. «Сила не нуждается в ругательстве», — пишет Достоевский в за­писной книжке.

Достоевский не принимает стили мышления безличности за попытку выдать себя за точку отсчета в истории, разорвать пре­емственность в развитии. Его герой Лужин говорит, что с буржу­азностью многое переменилось в обществе к лучшему. В част­ности, «...распространены новые, полезные мысли, распростране­ны некоторые новые полезные сочинения, вместо прежних меч­тательных и романтических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений... Одним словом, мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего, а это, по-моему, уж дело-с...» [6, 115]. С такой точкой зрения До­стоевский не согласен.

Безличности, по Достоевскому, — это умственные пролетарии. И кичиться тут нечем. «Можно сказать — блаженны нищие ду­хом, но трудно сказать блаженны пролетарии духом» [ЛН, 83, 626].

Достоевский не принимает безличность, отрицает ее, но отчас­ти и жалеет «человека с коротенькими идейками и с парикмахер­ским развитием», который «умрет, совсем не заметив, что всю жизнь был дураком» [1895, 10, 273].

Как я уже говорил, безличностные стили мышления кажутся прочными, чугунными. Но не Достоевскому. Он уверен в их сла­бости. Он это прямо высказал в «Дневнике писателя», отвечая одному из своих оппонентов: «Уверяю почтенного г. Энпе и по­добных ему, что этот «чугун» обращается, когда приходит срок, в пух перед иной идеей, сколь бы ни казалась она ничтожной вначале господам «чугунных понятий» [1895, 10, 423]. И сам он своим творчеством неумолимо превращал «чугун» в «пух».

Стилям мышления безличности Достоевский противопостав­ляет творческий стиль мышления в самом широком его понима­нии. Это самостоятельное, антидогматическое, непредвзятое от­ношение к действительности, ставящее во главу угла истинность, а не полезность, и защищающее эту истинность далеко не любы­ми средствами. То есть это стиль антидогматизма, антипрагма­тизма и антидёмагогии.

Этот стиль предполагает прежде всего ироническое отноше­ние к стилям безличности. С «разумными» безличностями у До­стоевского порою спорят «идиоты». Уже в слове «идиот» заклю­чена ирония. Ибо «идиоты» Достоевского значительно «разум­нее» «разумных». Они лишь видятся идиотами, видятся такими безличностям.