Три круга Достоевского

Конечно, при таком положении всякая критика иных теорий лишь обнажает догматический стиль мышления. По существу же она ничего не дает. Это — «шиши в беспредельное пространство» [1930, 13, 349 — 350]. Ибо тот, кто критикуется, всерьез такую критику не воспримет. Но она на него и не рассчитывалась. Дог­матик просто должен был «дать отпор». Всему, что не согласу­ется с его собственными взглядами. И он дает отпор, совершен­но не заботясь о результате. Он свое сделал. С противником расправился. Теперь может беспрепятственно «творить». Ник­то ему не помешает: вряд ли кто захочет связываться и «давать отпор» его бестолковой критике и критиковать то, что он «на­творил».

А на фоне отсутствия всякой критики можно «творить» что угодно. Безмыслие выдавать за мысль, чепуху- — за важное де­ло. И тогда проблемы, которыми занят был, скажем, Лебезятников (можно ли з обществе будущего входить в комнаты других людей без стука и т. п.), покажутся важными. Важными пока­жутся и работы, вроде той, что переводил с немецкого Разумихин. А в ней «рассматривается, человек ли женщина или не че­ловек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что чело­век» [6, 88]. Торжественность при доказательстве чепухи — сим­птом догматического стиля мышления.

В этих условиях свободы от критики можно, ничего не зная, поучать других, корректировать их произведения, не понимая сути. Вот характерное высказывание по этому поводу одного немца о русских школьниках, переданное Алешей Карамазовым] «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звезд­ного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что хотел сказать немец про русского школьника» [10, 10, 60 — 61]. Алеша рассказал это Коле Красоткину. И не случайно. Ибо тот под влиянием догма­тиков готов вносить изменения в то, о чем имеет весьма скуд­ное представление. Он — ребенок, полузнайка, и его головой очень легко овладеть. В образе этого ребенка Достоевский по­казывает людей, лишенных самостоятельного мышления и легко попадающих под чужое влияние. Эта же мысль привела писа­теля к образу Алеши Валковского. Суть Алеши в том, что «пер­вое чужое влияние способно его отвлечь от всего, чему он за ми­нуту перед тем отдавался с клятвою» [3, 198]. Об этом же, ссы­лаясь на дорожные наблюдения за одной ученицей, Достоевский писал в «Маленьких картинках»: «Нет ничего, легче, как, на­пример, уверить такую ученицу почти в чем вам угодно, особен­но если кто складно умеет поговорить» [1895, 9, 459]. Убедить можно в чем угодно. Догматик убеждает в непогрешимости сво­их взглядов. И тем уже готовит себе смену — новых догматиков.

В условиях свободы от критики обладатель догматического стиля мышления может освободить себя от доказательств своих взглядов. Может доказывать взгляды примерами, абстрагируясь при этом от примеров неугодных. Последними догматика не со­бьешь. У него иммунитет. У него заданность. Он всегда знает, что надо сказать о том или «ином явлении, знает еще до озна­комления с этим явлением. Он как тот француз, что «еще в Па­риже знал, что напишет о России» [1895, 9, 9], хотя в России еще не был. Он знает, что написать, ибо жизнь, факты его не интересуют. Главное — подтвердить принцип, формулу, являю­щиеся догмой.

Мысли об этой особенности догматического стиля мышления многократно высказывались Достоевским применительно к раз­ным носителям стиля. В шестидесятые он записывал: «...погибай все — только бы принцип был исполнен, в этом-то и комизм» [ЛН, 83,149]. Это из записной тетради. А вот из опубликованного: «Вы не замечаете, что для своей идеи вы жертвуете даже правдой, даже убеждениями своими, и ставите себе идолов» [1930, 13, 203]. В конце жизни — на эту же тему: «...дорога ему не истина, а то, что он придумал» [1895, 11, 258]. Записная книжка, самая пос­ледняя: «Живая жизнь от вас умерла, остались одни формулы и категории, а вы этому как будто и рады. Больше, дескать, спо­койствия (лень)» [ЛН, 83, 678].

Одни формулы — жизнь ушла. Жизнь сознательно и бессоз­нательно обходят. И хотя, на словах, догматик иногда провоз­глашает «независимость духа», «смелость мысли и убеждения», зовет не преклоняться перед авторитетами, но фактически это лишь слова. Ибо под независимостью духа как раз и понима­ется его зависимость, под смелостью — робость, Цротив прекло­нения призывают не по отношению к авторитету вообще, а лишь к авторитету «чужому». Своя система, теория, формула всегда верны, закончены, абсолютны.