Три круга Достоевского

Стиль мышления догматический. Не самостоятельное, а опи­рающееся на авторитеты мышление. Фактически безмыслие и слепое следование высказанному другими. Высказанное автори­тетом — на веру. За единственное доказательство тезиса призна­ется цитата из авторитета. Причем авторитет в одной области превращается у догматика в авторитет во всех областях.

Догматики, по словам одного героя, это люди, которые «пол­ной безличности требуют и в этом самый смак находят! Как бы только самим собой не быть, как бы всего менее на себя походить! Это-то у них самым высочайшим прогрессом и считается. И хоть бы врали-то они по-своему, а то...» [6, 155]. Схвачена самая суть догматизма, о которой не всегда говорят в полный голос. Разве только вслед за авторитетом.

Высказанное авторитетом возводится в ранг религии. «У них даже отрицание религии возведено в религию» [ЛН, 77, 129], — говорится в подготовительных материалах к «Подростку».

Догматик не задумывается над сутью идеи, в которую он по­верил. Он просто освещает этой идеей любую несправедливость. Как говорилось в «Идиоте», «один совсем в бога не верует, а другой уж до того верует, что и людей режет по молитве» [8,183].

Догматический стиль — это мышление в пределах заданности, в пределах каких-то рамок. Мыслию догматик спокоен. Он сле­по повторяет чужие слова. Это он превращает мысль в оковы для мысли. Эту идею Достоевский вьцразил, касаясь догматиков-либералов. С его точки зрения, «либералы наши, вместо того, чтобы стать свободнее, связали себя либерализмом как верев­ками...» [1895, 10, 5]. Догматический подход к либерализму, по Достоевскому, искажает и либерализм как таковой.

Догматик, уверовавший в идею, не способен развивать идею: не считает возможным (как можно развивать то, о чем сказал авторитет) и не умеет. Таков уж стиль. Подход к действитель­ности — с позиций идолопоклонства. Догматический сталь пред­полагает следование стереотипам. Думай и поступай как все, как авторитет, как все, поверившие авторитету. Эту особенность дог­матизма Достоевский не раз обнажает в записных книжках. Вот только одна из таких записей: «Вы любите общее мнение и во­лочитесь за ним: место злачное и доходы. Вы как прежние сена­торы. Я с общим мнением согласен» [ЛН, 83, 380]. Попутно здесь отмечена еще одна деталь: догматизм порою доходен.

Догматик меняет идеи лишь вслед за падением авторитета. Эта особенность догматизма вскрыта в «Дневнике писателя»: «Перед авторитетом европейским, например, русский человек, как известно, со счастьем и поспешностью преклоняется, даже не позволяя себе анализа, даже особенно не любит анализа в та­ких случаях. О, другое дело, если гениальное лицо сойдет с пье­дестала или даже просто выйдет из моды: тогда нет строже рус­ской интеллигенции к такому лицу, нет предела ее высокомерию, презрению, насмешке» [1895, 9, 324]. Только таким образом мо­гут быть внесены поправки.

Сама жизнь внести поправки не может. Догматик боится жизни, боится фактов. Очень выразительная запись есть на этот счет в одной из тетрадей: «Явления бегают за наукой, наука бе­жит от явлений» [ЛН, 83, 439]. Наука, предназначенная для постижения жизни, уходит от предмета своего исследования. Это наука, основанная на догме. Догма и боится быть разрушенной жизнью. Жизнь для догмы опасна. Для нее все опасно. Один герой у Достоевского говорит: «Статистика опасна» [5, 191]. Очень выразительное и откровенное суждение.

Догматик способен вынести умозаключение до исследования. «Я отрицаю медицину. Бесполезное учреждение. Я, впрочем, все это исследую» [10, 10, 22]. Это высказал один из героев «Бра­тьев Карамазовых». Сначала отвергает, затем думает исследо­вать. Это уже догматизм. Но хорошо, что здесь есть желание, хо­тя и потом, но исследовать.

Догматик может замалчивать факты, истолковывать их явно ложно. Никто и ничто не может поколебать при этом данный монолитный стиль мышления. Этот стиль действительно моноли­тен в своем всезнайстве, в восторженности, в упрощении дейст­вительности, в прямолинейности подхода к ней, в нетерпимости ко всякого рода иной мысли (чем, кстати, и гордится).

Всезнайство и готовность учить — при полном невежестве: « — Я буду распространять естественные науки.

  — Но ведь ты их не знаешь?

  — Это ничего не значит. Я буду распространять, что надо изучать естественные науки» [5, 326]. Вывернулся. Себя не уро­нил. Да и не вывертывался вовсе. Убежден, что такой подход — норма.

Догматику присуще чувство исключительности. Всего своего. Это стержень, вокруг которого группируются мысли и действия. То, что создано другими, для догматика цены не имеет. В одной из своих статей Достоевский выводит французов, ставящих в центр себя и свою нацию. Сравнения с французским ничто не выдер­жит. Пушкин, с точки зрения француза, «был поэт не без даро­ваний, вполне национальный и с успехом подражал Андрею Шенье и мадам Дезульер» (1895, 9, 10]. При этом такой, претен­дующий на исключительность француз, о чем бы ни говорил, су­меет в разговоре рассказать свою биографию.