Три круга Достоевского

Учитель воспитывает своей теорией. Но не только. Он учит своим поведением, своей личностью. Поэтому нравственное лицо учителя — вопрос немаловажный. Личность учителя способствует укреплению идеи в других. Безличность учителя отпугивает от идеи. Поэтому желающие внедрить в общество идею должны платить безличностному учителю не за то, что он работает, а за то, чтоб он отказался от работы. Но, конечно, многое тут зависит от качества самой идеи. Если идея направлена на разрушение лич­ности, то выбор учителя ограничен — в ее проповедники пойдут только безличностные учителя. К тому же для проповеди бесче­ловечности вполне годится и безличность. Она, конечно, отпугнет от себя умных и честных. Но ведь эта проповедь на данную кате­горию лиц и не рассчитывалась. Хватит материала и без них.

Многое в человеческом общежитии зависит от учителей. Но не все. Ибо существует избирательная способность учеников. Не все они воспринимают.

Людям вообще свойственно не воспринимать опыт человече­ства. Особенно положительный. На чужих ошибках учатся редко. Ждут своих. И на них учатся. В этом и ключ к повторению уче­никами ошибок своих учителей времен их ученичества. И в произведениях Достоевского, по сути, лишь один раз на основе опы­та других человек изменил ход своей жизни. Это Ихменев. Но та­кое бывает редко в жизни, а потому и у Достоевского.

Но бывает и слепая вера в учителя. На учителя смотрят как на бога. Так смотрел вначале Шатов на Ставрогина. Ставрогин позже говорил ему, что он его ничему не учил, между ними был просто разговор. Шатов отвечает: «Нашего» разговора совсем не было: был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший из мертвых. Я тот ученик, а вы учитель» [10, 196].

Процесс обучения здесь — на принципе авторитета. Ученик, конечно, сам несет ответственность за степень своего преклонения перед учителем. Но есть и ответственность учителя. Он должен знать, кого учит.

Рабы учителя нередко становятся потом и рабами идеи. Таким превращениям способствует и какая-то своя логика развития идеи. Идея распоряжается человеком, принявшим ее. Этому влия­нию идеи не всегда могут противостоять даже обладающие лич­ностью люди. В какой-то мере в плену идеи находился даже Раскольников. Он не хочет верить в то, что осуществит выношен­ную идею. «Последний же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механиче­ски: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неот­разимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в него втягивать» [6, 58].

Колесо идеи многих съело у Достоевского. Съело Кириллова, Ставрогина. И Петра Верховенского.

Идеи имеют логику. И порою порабощают человека. Особенно плохо, когда человек попадает в плен идей чужих, да к тому же низких. А они-то чаще всего и берут людей в плен. На время, но берут. Прав Подросток, когда он говорит: «... идеи пошлые, ско­рые — понимаются необыкновенно быстро, и непременно толпой, непременно всей улицей; мало того, считаются величайшими и ге­ниальнейшими, но — лишь в день своего появления. Дешевое не лрочно. Быстрое понимание — лишь признак пошлости понимае­мого» [10, 8, 102].

Он, конечно, оптимист, Подросток-то. Уверен, что дешевое не прочно. По сути-то, верно, дешевое живет один день. Но день-то этот нередко бывает растянут на долгие годы.

Порою ученики учат затем своих учителей. Так, Шатов, осно­вываясь на учении Ставрогина, забывшего это учение, наставляет на путь истины своего учителя, советуя ему покаяться в своих грехах и найти бога трудом. Пощечина Шатова Ставрогину — это и своеобразный суд ученика над учителем.

Оценки и суд учителей над учениками и учеников над учите­лями. Все это есть в мире. Судят других все. Но все ли имеют право судить? По Достоевскому, не все. Безличность не может судить личность, лжеучитель — учителя. Ибо суд будет неправый.

Версилов когда-то говорил: «Одна умная женщина мне сказа­ла однажды, что я не имею права других судить потому, что «страдать не умею», а чтобы стать судьей других, надо выстра­дать себе право на суд» [10, 8, 288]. Герой согласен и не судит. Он согласен с тем, что судья должен быть чище тех, кого он судит. Эту же мысль Достоевский высказал и от себя, прямо. Касаясь Некрасова, толков о нем при его жизни и после смерти, писатель заметил: «Как лицам нам бы, конечно, было стыдно судить его. Сами-то мы каковы, каждый-то из нас? Мы только не говорим лишь о себе вслух и прячем нашу мерзость, с которою вполне ми­римся внутри себя. Поэт плакал, может быть, о таких делах сво­их, От которых мы бы и не поморщились, если б совершили их» [1895, 11, 434].

Очень правильные мысли. Не каждый может судить другого. Судить могут лишь лучшие.