Три круга Достоевского

Близким к идеалу учителя Достоевский считал Зосиму, заме­тив, что его изображение в романе «не только как идеал справед­ливо, но и как действительность справедливо» [П, 4, 91]. Отно­сительно последнего Достоевский вряд ли был уверен. Ибо в дей­ствительности было больше смердяковых, чем зосим. А подменять действительность идеалом вряд ли следует. Действительность, стремящаяся к идеалу, а тем более с идеалом отождествленная, несет большую ответственность за судьбу идеала. Отождествлен­ная с ним преждевременно, без всяких оснований, она унижает идеал, обесценивает его, снимает его с того пьедестала, который был виден издалека. Учитель, провозглашающий достижение иде­ала при фактической его недосягаемости в данное время, делает плохую услугу и идеалу и действительности.

Потеря идеалов для человека чувствительна. «Версилов раз говорил, что Отелло не для того убил Дездемону, а потом убил себя, что ревновал, а потому, что у,него отняли его идеал...» [10, 8, 284]. Это мысль ищущего идеал Подростка.

Ученикам нужен идеал. Учитель должен его иметь. Но не дол­жен смешивать идеал с действительностью.

Проповедь лжи или правды — важный аспект сути учителя. Истинный учитель не будет проповедовать того, во что он сам не верит. Он провозглашает лишь те идеалы, в которые верует. Ему чужда ложь, какие бы блага земные она ни сулила.

Однако, по сути своей, убеждения учителя могут быть и лож­ными. Хотя сам он и не видит этой ложности. В этом трагедия учителя и его учеников.

Учитель может ошибаться, но не может лгать. Лжеучитель лжет вполне сознательно. Он не верит в провозглашаемые идеалы, но их провозглашение для него выгодно. Для успокоения своей совести иной из таких лжеучителей пытается заставить себя ве­рить в проповедуемое, применяя открытый Пирсом метод упорст­ва как метод закрепления верования.

Если лжеучитель не может внедрить в учеников проповедуемые им идеалы в силу их явно видимой ложности, то он прибегает к другому пирсовскому методу — методу авторитета. Идеал насаж­дается силой. Учитель пользуется тем обстоятельством, что уче­ник не может прямо и открыто опровергнуть его взгляды в силу табу, наложенного на это возможное опровержение. Возникает любопытная ситуация, когда лгут и учитель и ученик, и каждый из них знает, что другой лжет, и каждый знает, что другой знает о его лжи. Учитель тем самым развращает ученика и способству­ет искоренению его личности. Таким образом у Достоевского дей­ствовал Петр Верховенский, вместивший в себя все признаки лжеучителя.

Есть учителя, не уверенные в том, что они провозглашают. Но не уверенные и в обратном. Они проповедуют и одновременно задают себе вопрос: «Да уж не врешь ли ты, братец?» «А между тем горячатся за эти убеждения до ярости и иногда вовсе не по­тому, чтоб хотели обманывать людей» [1895, 9, 21]. Достоевский говорит, что таким образом они пробуют убедить себя. И продол­жает: «Вот что значит полюбить идею снаружи, из одного к ней пристрастия, не доказав себе (и даже боясь доказывать), верна она или нет? А кто знает, ведь может и правда, что иные всю жизнь горячатся даже с пеною у рта, убеждая других, единст­венно, чтоб самим убедиться, да так и умирают неубежденные» [1895, 9, 21].

Эти, снаружи полюбившие идею, есть учителя-дураки. Они боятся разувериться в идее. А потому не хотят задумываться. Лишь изредка у них вопрос: а уж не врешь ли ты, братец? — этим и исчерпываются все сомнения.

Есть, однако, и не задающие вопроса. Ибо «братец» прекрас­но знает, что врет. Но врать продолжает — выгодно.

Но есть и такие, кто искренне ищет истину и сопоставляет идеал с действительностью. Такими у Достоевского были Рас­кольников, Иван Карамазов.

Один из учителей у Достоевского — Николай Ставрогин. В ро­мане Ставрогин не теоретизирует, учителем себя не считает. Он почти не действует. Но является центральной фигурой романа. Действовать ему и не надо. Он раздал свои идеи и действия раз­ным людям. Определенно, из Ставрогина вышли два героя, и от­части — третий. За кадром романа произошло растроение Став­рогина. Он отдал себя, свои духовные поиски Шатову, Кирилло­ву, Верховенскому.

Какое-то время назад Ставрогин одновременно двум верящим в него людям проповедовал две противоположные теории. Шато­ву — религию, Кириллову — атеизм. На Петрушу он, видимо, по­влиял не теорией, а практикой своей жизни, которую он вел по принципу «все позволено». Отчасти и через теорию — писал устав.