Три круга Достоевского

В «Дневнике писателя» автор отмечает ряд отрицательных черт, с его точки зрения, присущих евреям как национальности, высказывает свое отрицательное отношение к этим чертам. Он там говорит о том, что русские в России не менее стеснены, чем евреи, и замечает: «мне иногда входила в голову фантазия: ну, что, если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов — ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали?» [1895, 11, 93]. Считая, что положение евреев в России фактически (но не формально) не ху­же, чем положение русских, Достоевский тут же выступает и за предоставление евреям равных с русскими формальных прав.

Писатель рисует евреев в своих произведениях не самыми луч­шими красками — это верно. Ну, а какими красками он рисует русских? Его вполне можно бы обвинить в антирусизме. Но До­стоевский не был ни антирусистом, ни антисемитом.

Он был противником власти денег. Он выступает против со­циальной идеи, власть денег оправдывающей. Его «жидовство» фактически равно тому, что другой большой мыслитель, еврей по национальности, называл «еврейством», и крайне отрицательно к нему относился. Однако Маркса в антисемитизме, естественно, никто не обвиняет. Для обвинений Достоевского оснований не больше.

Далее, было замечено, что Достоевский не любил немцев. Рассмотрение вопроса по второму кругу показывает, «что в немце прежде всего осуждается «хозяин» чего-то. Как «хозяин», немец хвастлив и чванлив. И отрицается немец как определенное социаль­ное явление.

Во французе отрицается тяга к капиталу, черта явно социаль­ная. А также чувство нравственного «превосходства, не подкреп­ленное превосходством действительным.

Относительно негативного отношения к полякам можно ска­зать следующее. Писатель видел их на каторге. Отмечал неко­торые их отрицательные черты, но объяснял их, исходя не из национальных особенностей. «Впрочем, все они были больные нравственно, желчные, раздражительные, недоверчивые. Это по­нятно: им было очень тяжело, гораздо тяжелее, чем нам. Были они далеко от своей родины» [4, 209 — 210]. Таких объяснений, вполне социальных, позднее я у Достоевского не нахожу.

Подводя итог размышлениям о «шовинизме» Достоевского, надо с полной определенностью сказать, что Достоевский шови­нистом не был и осуждал не национальное, а социальное. Он мог ошибаться в оценке людей тех или иных национальностей. Мо­жет быть, то, что он нашел у евреев, немцев, французов, поляков, им не совсем присуще или присуще не только им. Тут возможна ошибка. Но эта ошибка конкретики, первого круга. Но те черты, которые отрицает писатель, независимо от того, кому они при­надлежат, и достойны только осуждения. Принять их нельзя. И ошибки тут нет никакой.

Достоевский отрицает не европейцев, а скорее, европеизм как определенное социальное явление, которое почему-то ассоцииро­валось у него с представителями названных выше националь­ностей.

Европеизм — это то, что в сибирских повестях именовалось как «новые идеи». Там, правда, выделялась из «новых идей» од­на их составляющая — «коммунизм», и то попутно, мимоходом.

Теперь Достоевский весьма внимательно приглядывается к «новым идеям» и раскрывает их во всей совокупности: буржуаз­ность, католицизм, либерализм, социализм.

Проблемы евроиелзма во всей их совокупности проходят че­рез все романы, через почти все статьи, через «Дневник писате­ля» и другие части наследия. Европейский путь общественного развития при этом сопоставляется с российским. В 1860 году До­стоевский задумал статью «Аномалии Европы и России» [ЛН, 83, 125]. Не написал. Но, видимо, рассыпал задуманное по всему творчеству.

Диапазон сопоставления Европы и России очень широк. От противопоставления в «Идиоте» двух драчунов (слабого, и пото­му ориентирующегося на бокс европейца, и сильного, но прямо­линейного, ориентирующегося на кулак россиянина) до противо­поставления революции и религии.

Черты европейцев, выделенные мною по первому кругу, — рационализм, расчет, стремление к материальному, узость и т. п., по кругу второму преломляются как явления буржуазности.

Я разберу это явление, опираясь в основном на «Зимние за­метки о летних впечатлениях». По существу, это очерк. Жизнь же очерков, как известно, коротка. Но это особый очерк. Написанный в 1862 — 1863 годах, он современен и сейчас. Ибо алгебраичен. У нас спорят о значимости журналов братьев Достоевских. Мне представляется, что если бы «Время» опубликовало лишь этот очерк и ничего больше, то и в этом случае существование жур­нала было бы оправдано. Ибо почти каждая строка «Зимних за­меток...» современна. И эта современность возрастает по мере удаления нас от времени написания очерка.

Достоевский давно мечтал увидеть Европу. И вот — увидел. Увидел могущество техники, обеспечившей многие чудеса жизни. Технический прогресс — вне сомнений. Но Достоевского не это, главным образом, интересует. Его интересует направленность тех­ники. Что она дает человеку? Каков человек на фоне технического прогресса?