Роковой является встреча Мышкина и Рогожина.
Частое повторение роковых ситуаций кажется даже недоработкой автора. На деле — это выражение устойчивости идеи алогичности человека.
Человек выше логики. И это не недостаток, а благо человека. Ибо все принципиально новое в теории и в практике появляется вопреки логике, благодаря перерыву логичности.
Человек выше сознания. Человек есть и бессознательное. Не только ум, но и сердце.
Бессознательное проявляется через чувство тоски, так часто владеющее героями Достоевского. Чувство устойчивое, неискоренимое. Да герои и не склонны, опять вопреки логике, его искоренять.
Раскольников, когда ему тошно, любит ходить по неприглядным улицам, «чтоб еще тошней было» [6, 122]. И это не есть какая-то тоска по чему-то определенному. А тоска вообще, казалось бы, беспричинная. «Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу» [10, 9, 333]. Это не Раскольников. Это Иван Карамазов, у которого тоже какая-то смутная тоска. Тоска как способ выражения бессознательного, чего не выразишь в словах. Это выражение чего-то глубинного в человеке, о существовании которого он, может быть, и сам не подозревает.
Кроме того, бессознательное выражается через более яркое явление, чем тусклая тоска. Через страх. Это более яркое, но нельзя сказать, что более определенное. Это не есть боязнь чего-то конкретного, а это абстрактная боязнь, боязнь неопределенности. Страх как таковой, чистый страх. То, что ощутил герой «Униженных и юскорбленных» в комнате, принадлежащей умершему Смиту. Не покойника боится герой. Хотя и в боязни покойников есть выражение какого-то бессознательного, ибо разум говорит нам, что бояться-то надо живых. Страх представляет собой «неопределенность опасности» [3, 208].
Можно, конечно, отвергать реальность тоски и страха как выражения глубинного, бессознательного. Можно идти и таким путем: это, мол, от экзистенциализма, а последний есть учение буржуазное и т. д. Но такой путь лишь закрывает, а не разрешает проблему. Я не намерен здесь касаться сути экзистенциализма. Ибо это предмет особого большого разговора, соответствующего очень сложному, хотя в нашем изложении и часто упрощаемому, явлению. Замечу только, что категории «тоска», «страх», ставшие позднее весьма важными в современном экзистенциализме, раскрыты Достоевским очень давно и независимо от Кьеркегора. Раскрыты как явления действительности. По Достоевскому, они выражает не выдуманное, а реально существующее в человеке. Эти явления «тоски» и «страха» может ощущать и ощущал каждый, в ком еще не умер человек. Каждый, кто не поставил себя целиком на службу рационализму, способному притупить чувства. Человек, не ощущающий чувства тоски и страха, тоски и страха беспричинных, необъяснимых, выражающих глубинное, есть утерявший само глубинное или загнавший его на такую глубину, откуда оно вообще не может пробиться. Это деградирующий или, в лучшем случае, уснувший человек.
Бессознательное в человеке, по Достоевскому, играет большую роль. В том числе и роль профилактическую, предохранительную. Обмороки, так часто встречающиеся в романах, так часто, что читающему по первому кругу они просто надоедают, очень необходимы автору для выражения идей третьего круга. Обморок — это отказ разума. Ограничение разума чувством. Обморок не случайно иногда спасает человека, как спас он Мышкина от ножа Рогожина. Это есть проявление какого-то внутреннего страха. Чаще всего обморок спасает не от явлений внешнего порядка. Он спасает от пути, на который толкает человека разум. Это защитная реакция бессознательного в человеке против действий сознательного в нем.
Но бессознательное и не позволяет забыться человеку, перешедшему «грань». Иллюстрация этого — состояние Раскольникова. На другой день после убийства герой — в беспамятстве. О
Бессознательное в человеке проявляется через различные чувства и состояния. Познать его, однако, весьма трудно. Особенно рассудком.
Рассудок не может познать
Одна двадцатая или более — не в количестве дело. А в мысли, что рассудок не есть представитель всего человека. Этот тезис не только героя, но и авторский. И повторялся он не один раз. Сошлюсь лишь на одну из записей: «Наука — теория. Знает ли наука природу человеческую? Условия невозможности делать зло — искореняют ли зло и злодеев? — И не явится ли голос, который скажет, хочу иметь возможность делать зло, но… и т. д.» [ЛН, 83, 453].