Три круга Достоевского

Способный чувствовать может определить суть человека даже по смеху, ибо в смехе она проявляется ярко. Мышкин находит у Гани Иволгина детский смех. А это признак того, что человек в герое еще жив. Аркадий Долгорукий видит и слышит смеющегося Макара. Смех его веселый. А смех, как он утверждает, «есть самая верная проба души» [10, 8, 391]. Ибо в нем проявляется глубинное в человеке. Люди в душе мрачные, живущие слишком серьезно, не могут и смеяться. «Смех требует прежде всего искренности, а где в людях искренность? Смех требует беззлобия, а люди всего чаще смеются злобно. Искренный и беззлобный смех это веселость, а где в людях в наш век веселость, и умеют ли люди веселиться?» [10, 8, 389–390]. Это говорит герой. Но мысль авторская. Она, в разных вариантах, повторялась часто. «Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что по смеху можно узнать человека, и если вам с первой встречи приятен смех кого-нибудь из совершенно незнакомых людей, то смело говорите, что это человек хороший» [4, 34]. Это из «Записок из Мертвого дома».

Смех выражает бессознательное в человеке. Можно ли поставить смех на службу сознанию, создать лжесмех? В принципе можно. И смех, иногда еще нами слышимый чаще всего есть лжесмех. Дель его — замаскировать суть смеющегося.

Цель смеха — это уже несуразица. Смех бесцелен, непроизволен, неуправляем. Целенаправлен, произволен и управляем именно лжесмех. Смех ума, а не чувства, внешний смех, а не внутренний, смех сознательного, а не бессознательного.

Конечно, и лжесмех помогает понять человека. Во всяком случае, отражает одну его черту — отсутствие искренности. Именно лжесмехом хотел сбить с толку следователя Раскольников. Но сбил себя — следователь умел чувствовать смех. И лжесмех стал еще одной «уликой» против убийцы.

Восприятие смеха — интуитивное. Через смех как бессознательное умеющий слушать может многое узнать о человеке.

Не случайны в произведениях Достоевского часто встречающиеся галлюцинации. По первому кругу это — болезнь. По кругу третьему — символ проявления бессознательного.

Галлюцинации помогают человеку познать себя. В них в концентрированном виде выражается то, что мучает человека, выражается суть человека. Ставрогину видится «какое-то злобное существо, насмешливое и «разумное» [11, 9]. Он видит «паучка». Это есть проявление одной из сторон самого Ставрогина.

Иван видит черта. Черт — это часть самого Ивана, смердяковское в нем. Иван и сам это понял: «Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых» [10, 10, 163]. Это он говорит черту. А позднее — Алеше: «А он — это я, Алеша, я сам. Все мое низкое, все мое подлое и презренное!» [10, 10, 183]. Иван узнает себя лучше и безошибочнее именно через галлюцинацию, когда не главный ум уснул, полуразрушен, и бессознательное высветлило суть глубины.

Много внимания Достоевский уделяет снам. По первому кругу это форма проявления сюжетики. По кругу третьему сны имеют большое самостоятельное значение. Это тоже выявление сути человека через бессознательное. В снах отчеканивается еще не оформленное на уровне сознания, но уже существующее на уровне подсознания.

Один видит в снах свое прошлое. Много, видимо, испытавший обитатель острога говорит: «…я ведь и теперь, коли сон ночью вижу, так непременно — что меня бьют: других и снов у меня не бывает» [4, 146]. Другие видят в снах будущее. Вспомните сон Раскольникова, о котором я уже говорил. Достоевский дважды в своем творчестве говорит о значимости снов. Первый раз в «Преступлении и наказании», о чем сказано выше, второй — в «Братьях Карамазовых»: «…иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит… [10, 10, 166].

Понимание снов таково, что это есть способ самовыражения глубинного. Через сны человек узнает о себе такое, чего он никогда не знал.

Таким образом, по Достоевскому, глубинное, бессознательное в человеке существует и проявляется.

Какова, по Достоевскому, природа бессознательного? У нас об этом говорят мало. А если говорят, то склонны замечать, что писатель мистически смотрит на эту природу. Однако в утверждении предельно нелепом больше правды, чем в этом. Понимание бессознательного у Достоевского совсем не мистическое. Касаясь проблемы пророчества в одном из фрагментов «Дневника писателя» (в основной текст не вошел), художник отмечал: «Существует ли пророчество, т. е. существует ли в человеке способность пророческая? Говоря так, я предполагаю лишь естественную способность, заключающуюся в организме человека (или даже нации), но, разумеется, исключаю из вопроса моего совершенно тот дар пророчества, о котором говорит священное писание» [ЛН, 86, 67]. Четкий и определенный ответ.