Три круга Достоевского

Интуиция — не дар бога. Это естественная способность проникать в суть явлений через бессознательное. Мышкин не потому сразу узнал дом Рогожина, что обладал чем-то сверхъестественным, а потому, что глубоко проник в суть Рогожина и чувствовал связь между внутренним миром человека и миром вещей, которыми человек себя окружает. «Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я так заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно» [8, 172]. Объяснить князь не может. Но это не бред.

Бессознательное не мистично, а просто труднодоступно и пока еще труднообъяснимо. Достоевский не отрицает права науки войти в мир бессознательного. Более того, он считает вхождение в этот мир прямой обязанностью науки. Наука не имеет права отмахиваться от проблем бессознательного, она должна разрушить мистические предрассудки. Но она этого не делает. И писатель говорит: «Слишком уж высокомерно и предвзято смотрит она в наш век на иные предметы. Если б, например, наука добилась того, что дар пророчества есть дело естественное, хотя бы и ненормальное, болезненное, но свойственное организации человека, тогда, думаю, было бы чрезвычайно много разом порешено» [ЛН, 86, 70].

Достоевский, как видно отсюда, выступает не против науки (о чем у нас говорили), а против околонауки, сторонящейся сложных проблем. Она просто может заявить, что пророчество не существут. И точка. Или что оно удел больных. Но, по Достоевскому, это не довод. Об этом говорил еще Свидригайлов. А через него автор.

По Достоевскому, просто бессознательное лучше проявляется в болезненном состоянии человека. И тут возникает вопрос: что есть болезнь, а что есть здоровье? Болен ли человек, воспринимающий эти явления, или наоборот, он более здоров, чем тот, что ничего не воспринимает? Кто идиот-то?

Требовать от писателя ответа на эти вопросы нельзя. Он их ставит, а ответят пусть специалисты. Но отчасти Достоевский отвечает. Его идиоты — это видящие дальше других люди. И не является ли расстройство разума, временное расстройство, благом (не для человека, а для общества), ибо способствует проникновению в такие глубины человека, которые закрыты для «нормальных».

Сам Достоевский писал: «О том, кто здоров и кто сумасшедший. Ответ критикам» [ЛН, 83, 289]. Или: «Да моя болезненность здоровее вашего здоровья» [ЛН, 83, 420].

Действительно, пример самого Достоевского, страдающего эпилепсией, не позволяет нам просто отмахнуться от проблемы. Ибо именно этот писатель смог проникнуть в такие глубины человека, какие для остальных писателей мира оказались просто недоступными.

Не приняли ли мы отклонение за норму, а норму за отклонение? Для Достоевского этот вопрос серьезен, он не решен для него. Но писателю ясна его значимость и поверхностность его решения современниками.

Одно для Достоевского несомненно: человек культуры не всегда лучше человека природы. Ибо культура внесла в человека не только положительное. Вместе с нею человек утерял способность видеть вещи и явления в их первозданности. Мир вывернут наизнанку: добро признается злом, зло — добром, безнравственность считается нравственностью и наоборот; мысли лишенные призывают мыслить и тут же давят всякую мысль в зародыше.

В мир культуры Достоевский помещает в одном из своих романов человека природы, князя Мышкина. Первая реакция мира вывернутости — объявление Мышкина идиотом. Фактически же идиотами были они, Мышкина окружающие. Позднее герой был ими доведен до истинного идиотизма. Идиотически сильная, непоколебимая действительность не только объявляет идиотами, но и делает ими. И уже безвозвратно. Этот климат не для мышкиных. Он лишь для тех, кто и себя сумел вывернуть наизнанку в угоду вывернутой действительности. Эти чувствуют себя хорошо, считая себя и мир, их окружающий, нормой.

Живущие в затхлости не чувствуют затхлости. Чтоб ощутить, надо хотя бы на время выйти за ее пределы. Это не всем дано. Иные обречены на вечно неизменный климат. И они-то, других миров не знающие, считают, что их атмосфера самая свежая. Только человек, явившийся из мира другого, способен открыть ненормальность. Но поймут ли они-то, ничего другого не видевшие, убежденные другими и других убеждающие, что их среда — идеал? Мышкина не поняли.

Вот они-то, неспособные «светло, невинно, даже, можно сказать, пастушески» смотреть на мир, и устанавливают: кто нормальный и кто идиот. В свою пользу.

Этот-то мир и упростил человека. Мир культуры, мир новый. Новизна его проявляется в утере нравственных ценностей.