Три круга Достоевского

Способность судить без понимания сути — признак догматичности. Способность судить вообще без знакомства с тем, что обсуждаешь, — ее же признак. В одном из писем по поводу закрытия «Времени» из-за статьи Страхова Достоевский отмечал: «Замечательный факт, что очень многие из честных лиц, восставших на нас ужасно, по собственному признанию своему, не читали нашей статьи» [П, 1, 318].

Причем это явление — судить, не зная за что, — Достоевский обнажал в разные годы своей жизни. Через семнадцать лет после закрытия «Времени» это явление писатель рассматривает как широко распространенное. Говоря об отрицающих Христа, Достоевский замечает, что «все эти люди до того легковесны, что даже не имеют никакой научной подготовки в знании того, что отрицают. Отрицают же они от своего ума. Но чист ли их ум и свято ли их сердце? Опять-таки не говорю, что они дурные люди, но заражены общей современной болезненной чертой всех интеллигентных русских людей: это легкомысленным отношением к предмету, самомнением необычайным, которое сильнейшим умам в Европе даже не мыслилось, и феноменальным невежеством в том, о чем судят» [П, 4, 128].

Противопоставление всесторонне образованных европейских специалистов односторонне образованным русским специалистам в плане незнания взглядов своих противников проводилось и несколько раньше. В одном из писем 1877 года Достоевский замечал: «О противниках своих (философах) не имеет понятия, а потому научными выводами своими приносит скорее вред, чем пользу. А большинство студентов и студенток — это все безо всякого образования. Какая тут польза человечеству! Так только, поскорее бы место с жалованием занять» [П, 3, 259].

Конечно, при таком положении всякая критика иных теорий лишь обнажает догматический стиль мышления. По существу же она ничего не дает. Это — «шиши в беспредельное пространство» [1930, 13, 349–350]. Ибо тот, кто критикуется, всерьез такую критику не воспримет. Но она на него и не рассчитывалась. Догматик просто должен был «дать отпор». Всему, что не согласуется с его собственными взглядами. И он дает отпор, совершенно не заботясь о результате. Он свое сделал. С противником расправился. Теперь может беспрепятственно «творить». Никто ему не помешает: вряд ли кто захочет связываться и «давать отпор» его бестолковой критике и критиковать то, что он «натворил».

А на фоне отсутствия всякой критики можно «творить» что угодно. Безмыслие выдавать за мысль, чепуху — за важное дело. И тогда проблемы, которыми занят был, скажем, Лебезятников (можно ли в обществе будущего входить в комнаты других людей без стука и т. п.), покажутся важными. Важными покажутся и работы, вроде той, что переводил с немецкого Разумихин. А в ней «рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек» [6, 88]. Торжественность при доказательстве чепухи — симптом догматического стиля мышления.

В этих условиях свободы от критики можно, ничего не зная, поучать других, корректировать их произведения, не понимая сути. Вот характерное высказывание по этому поводу одного немца о русских школьниках, переданное Алешей Карамазовым: «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что хотел сказать немец про русского школьника [10, 10, 60–61]. Алеша рассказал это Коле Красоткину. И не случайно. Ибо тот под влиянием догматиков готов вносить изменения в то, о чем имеет весьма скудное представление. Он — ребенок, полузнайка, и его головой очень легко овладеть. В образе этого ребенка Достоевский показывает людей, лишенных самостоятельного мышления и легко попадающих под чужое влияние. Эта же мысль привела писателя к образу Алеши Валковского. Суть Алеши в том, что «первое чужое влияние способно его отвлечь от всего, чему он за минуту перед тем отдавался с клятвою» [3, 198]. Об этом же, ссылаясь на дорожные наблюдения за одной ученицей, Достоевский писал в «Маленьких картинках»: «Нет ничего, легче, как, например, уверить такую ученицу почти в чем вам угодно, особенно если кто складно умеет поговорить» [1895, 9, 459]. Убедить можно в чем угодно. Догматик убеждает в непогрешимости своих взглядов. И тем уже готовит себе смену — новых догматиков.

В условиях свободы от критики обладатель догматического стиля мышления может освободить себя от доказательств своих взглядов. Может доказывать взгляды примерами, абстрагируясь при этом от примеров неугодных. Последними догматика не собьешь. У него иммунитет. У него заданность. Он всегда знает, что надо сказать о том или ином явлении, знает еще до ознакомления с этим явлением. Он как тот француз, что «еще в Париже знал, что напишет о России» [1895, 9, 9], хотя в России еще не был. Он знает, что написать, ибо жизнь, факты его не интересуют. Главное — подтвердить принцип, формулу, являющиеся догмой.