Три круга Достоевского

Таких счастливых людей Достоевский, как видно из этого высказывания, не считает даже за людей. Именно в силу их безличности. Подобные люди, по Достоевскому, «задавлены ложною мыслию, что счастье заключается в материальном благосостоянии, а не в обилии добрых чувств, присущих человеку» [ЛН, 83, 310]. Эта ложная мысль принимается людьми за истинную. Что опять-таки говорит о степени их личностности. То, при чем человек чувствует себя счастливым, многое дает для определения степени личностности человека. Личность некоторых настолько ограничена, что только материальное делает их счастливыми. Эти люди способны ради своего счастья делать несчастными других. Таких Достоевский показал немало.

Но есть у него и иные герои. Люди, которые считают себя3 счастливыми тогда, когда они сделали что-то доброе для других. Эти тоже могут быть счастливы. Счастливы и тем, что создают для себя неудобства, стремясь к добру для других.

Намечая главную идею «Преступления и наказания», первым пунктом Достоевский выделяет следующее: «Нет счастья» в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, — есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания. Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием» [7, 154–155]. Это уже постановка проблемы счастья личностью.

Такой подход к счастью осознает однажды Версилов, поняв, что его задача сделать за свою жизнь счастливым практически: хотя бы одного человека. Он не сделал этого. Только лишь подумал. Зато тот человек, о котором он подумал, не мыслит инот юнимания счастья. Это мать Подростка. Ей с Версиловым очень трудно. Но она не может его оставить, ибо будет еще более несчастна: «Куда я от него пойду, что он счастлив, что ли?» [10, 8, 357]. Она может оставить человека лишь тогда, когда он счастлив. Иного подхода не признает. Это и есть личность. С ее точки зрения, счастлив жертвующий. Для людей такого рода нельзя строить свое счастье на несчастье других. Таких и имеет в виду Достоевский, когда он говорит: «Лучше верить тому, что счастье нельзя купить злодейством, чем чувствовать себя счастливым, зная, что допустил злодейство» [1895, 11, 53].

В конце своей жизни Достоевский размышляет об образе пушкинской Татьяны. И верность героини долгу он объясняет так: «А разве может человек основать свое счастье на несчастьи других?" Счастье не в одних только наслаждениях любви, айв высшей гармонии духа» [1895,11,462]. Писатель убежден, что человек, если он личность, не может поступить иначе. И далее — очень глубокое, хотя и длинное размышление: «Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастьи? Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой. И вот, представьте себе тоже, что для этого необходимой неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо., мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже на иной взгляд существо, не Шекспира какого-нибудь, а просто честного старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его надо опозорить, обесчестить и замучить, и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше зда~ ние! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом условии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди, для которых выстроили это здание, согласились бы сами «принять от вас такое счастие, если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа, но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастие, остаться навеки счастливыми? Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокой душой, с ее сердцем, столько пострадавшим? Нет: чистая русская душа решает вот так: «Пусть, пусть я одна лишусь счастья, пусть мое несчастье безмерно сильнее, чем несчастье этого старика, пусть, наконец, никто и никогда, и этот старик тоже, не узнают моей жертвы и не оценят ее, но не хочу быть счастливою, загубив другого!» [1895, 11, 462–463].

Это, собственно говоря, то же самое, что было высказано Иваном Карамазовым Алеше. Но здесь Достоевский высказывает эти мысли от себя и делает ударение на проблеме счастья. Но суть осталась: личность не способна строить свою жизнь за счет других.

А вот размышление героя, Макара Долгорукого, о счастье: «…не пищею только, не платьями ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся бессчетно любовью. Уж не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый мир приобретешь!» [10, 8, 425]. И сам герой приобрел этот мир. Он в его душе. При всей своей неустроенной, а вернее, даже расстроенной жизни, Макар весел душою и, видимо, счастлив. Мысли Макара есть и мысли автора, который в «Дневнике писателя» замечал: «…выше нет счастья, как уверовать в доброту людей и в любовь их друг к другу» [1895, 11, 416].