Три куля черных сухарей

Ваське с чердака хорошо видно, как они там перед посадкой долго кружат — наверное, выбирают место, приноравливаются, куда получше опуститься. А о войне пока ничего не было слышно. Напрасно мать так испугалась «ироплана». Война началась позже, и то не у нас, а в далекой Абиссинии, а потом в Испании. А у нас было озеро Хасан, Халхин-Гол. Но это еще была не война, а просто «конфликты», и было это позднее.

…На чердаке Ваське хорошо: один и опять же высота! Подойдет к слуховому окну и смотрит на улицу. Там люди ходят, подводы ездят, и кажутся они ему сверху маленькими, приплюснутыми, будто не настоящие. И высота-то не ахти какая, а поди ж ты, как все меняется. А каково, если поглядеть на землю с аэроплана?.. Полетать бы! «Вырасту — пойду в летчики!» — решает Васька.

И еще он мечтал в это время найти мешок денег. Случилось бы так: идет он в поле по дороге и видит — мешок лежит. Развязал, а там деньги! Взвалил на плечи и понес домой огородами, чтобы никто не видел. Вот бы, наверное, мать обрадовалась! Накупили б они тогда всем обужи и одежи, топлива на зиму запасли, и на харчи б еще осталось. Борщ бы варили с мясом, а на второе — кашу пшенную, да не на воде, как теперь, а на молоке, да еще с коровьим маслом. И мать бы перестала жаловаться, что ей тяжело с тремя ртами, что пенсия за отца мала. И голубей, пожалуй, разрешила б купить…

Для голубей у Васьки уже все приготовлено. Вдоль и поперек всего чердака проложены дощечки — голубиные дорожки; к стропилам приделаны разные полочки, шесты — там будут они спать; в укромных уголочках прилажены ящички, старые чугунки — для гнезд. В каждое Васька уже и соломки напихал и всякий раз мнет ее кулаком, чтобы голубяткам мягче было в гнездышке.

Залез Васька на чердак, выглянул — увидел Алешку, поманил. Обрадовался тот, покарабкался по лестнице вверх. Васька подхватил его за ручонки, втащил на чердак. Запыхался Алешка, пока лез, но тут вскочил с четверенек на ноги и зырк-зырк по чердаку. Заглянул в один угол, в другой — ничего не увидел, уставился на брата.

— Чего ты?

— Я думал, голубь… — сказал Алешка разочарованно.

— «Голубь»! Не прилетел ишо. — И Васька повел его к дальнему фронтону, снял щербатый чугунок с полки, приподнял солому. — Во яички какие! Ешь.

— Где ты взял? — обрадованно закричал Алешка. — У Роди?

— Тише ты. Ешь да помалкивай.

Алешка схватил несколько ягод крыжовника, стал вытирать их о рубаху.

— Лохматый какой, — удивился он. — Глянь, весь в волосах. Я такого и не видал.

— А какой ты видел?

Покраснел Алешка, сник, голубые глазенки заблестели, забегали.

— Обнаковенный, мелкенький. — И признался: — Он прямо возле проволоки и растет. А в сад я не лазил, присел на Симаковом огороде и наелся от пуза. Никто и не видел.

— Не лазь больше, а то Родя из ружья солью стреляет.

— А ты?

— Шо я? — Васька пожалел, что открылся брательнику. — Мне дали.

— Дали-и! — покачал Алешка головой, хитро улыбаясь. — Дали-и! Они дадут!

Поначалу Васька хотел и сестру угостить, но тут же раздумал: Танька — ябеда, сразу выдаст матери.

— Таньке не говори только, — предупредил Васька.

Словно почувствовав что-то неладное, из хаты вышла Танька, завопила:

— Алешка-а!..

— Молчи, — шепнул Васька.

— Алешка-а!.. — продолжала звать Танька.

Васька знал, что она не уймется, пока не найдет Алешку: она «няня», мать всегда ей приказывает следить за ним.

— Ну, чего разоралась? — выглянул Васька. — Тут он.

— На чердаке?! — ужаснулась Танька. — Вот вам попа-а-адет от мамы. Все расскажу.

— Ну и рассказывай, ябеда лохматая! — рассердился Васька.

— Лохматая? — крутанула Танька длинными прямыми волосами. — Раз лохматая, расскажу все.

— Что все? — насторожился Васька.

— Што ты на чердак лазил, што ты с собой Алешку туда таскал и што вы там штось делали, — перечислила Танька.

— Ну и получишь, — пообещал Васька и, показав ей кулак, скрылся в черном проеме чердака.

Не успели они догрызть яблоки, как услышали голос матери:

— А где ж ребяты?

— Где ж… На чердаке, — сказала Танька. — А Васька еще и побить меня грозится.

— Мама пришла, — прошептал Васька, выхватил у Алешки огрызок яблока, запихал в чугунок, прикрыл соломой.

— И маленького туда потащил! — ужаснулась мать. — Боже мой, ну что мне с вами делать! Целый день на работе болит душа, чую, что-то неладное дома. А мне говорят: успокойся, дети уже большие. А они хуже маленьких. Васька, ну что ты думаешь себе? Упадет ведь ребенок — калекой на всю жизнь сделается. Где ты там, маленький мой, иди сюда, я тебе подмогну слезть. — Мать встала на лестницу, протянула руки в дверцу чердака.

Облизываясь, Алешка несмело приблизился к проему, встал на четвереньки, пополз задом к лестнице.

— Боже мой, ну, если бы не пришла я пораньше, как бы ты слез? Ошарахнулся б, и все. Му́ка мне с вами. И ты вылазь! — крикнула она Ваське. — Слазь, бить буду.

— Сразу бить, — заворчал Васька.