Три месяца, две недели и один день

Дежурное пожелание, лишённое какой-либо искренности, сугубо вежливое и ставящее во главу угла исключительно холодную и льстивую субординацию, включённое словно бы на повтор в моей голове после единственного прочтения с листка вложенной в конверт бумаги, ни капли не согревает мою душу. Остановившись на красный сигнал светофора, я дотягиваюсь до этой сухой и безжизненной записки на пассажирском сидении и, опуская стекло в дверке, почти равнодушный к холоду за окном, выбрасываю дурацкую инструкцию прочь. Знаю, для этого есть урны, и то, что я только сделал, совершенно невоспитанно, неуместно и неправильно, но мне плевать. Дурацкая чёрная папка одним своим присутствием и так сводит меня с ума. Как же, наверное, было бы легко ничего с ней делать, а вернуть её адвокату, который и положил документы в мой почтовый ящик и вполне способен закончить всё без моего участия. Однако я увидел повод, логичный и неоспоримый, сразу после того, как потянул дверку на себя и просмотрел всю накопившуюся почту в свете дорожного фонаря.

Повод избавил меня от немедленной необходимости заходить в пустующий и неосвещённый дом, куда у меня совсем не возникло желания идти. Я свернул на собственную подъездную дорожку уже по кромешной темноте после целого дня ничегонеделания в доме родителей, последовавшего за приобретением мебели и оформлением её доставки. Повод приводит меня к квартире Оливии, и я нажимаю на звонок снова и снова из-за достаточно длительного отсутствия движения с той стороны. Неужели для неё уже настолько поздно, что она, возможно, спит? Я хлопаю по карманам, чтобы найти телефон и взглянуть на время, но вспоминаю, что оставил его в машине, а часов на мне сегодня также нет. Только в моей голове возникает мысль попробовать снова, как в тишине общего коридора раздаётся почти оглушающий звук отпираемых замков. Лив наконец появляется в расширяющемся пространстве между дверью и дверной коробкой. В свободных серых штанах, в слишком большой майке такого же цвета, которая бесспорно моя, и в торопливо натягиваемой поверх неё тёмно-коричневой кофте с длинными рукавами и на пуговицах.

— Привет. Ты в порядке? Ты долго не открывала. Я тебя разбудил? — слишком много вопросов за одну секунду, но я ничего не могу с собой поделать по причине того, что они вылетают из меня, как пробка из бутылки шампанского в новогоднюю ночь. И уже озвученными дело не ограничивается. — Я войду? — это прозвучало с переживанием в разрез с тем, как я хотел, чтобы всё было. Меня охватывает немыслимо нервозное волнение, ведь Лив по-прежнему держит одну ладонь на ручке, а другой касается дверной коробки, что не внушает мне никаких хороших мыслей и оптимизма.

— Зачем ты здесь, Дерек?

Я ничего не могу прочитать по выражению её глаз, хоть на них и попадает свет с потолка за моей спиной. Наверное, не будет ошибкой предполагать, что сегодня, да и, быть может, вообще в целом меня здесь не ждали. Однако возникающее колющее стеснение в груди на фоне того, что моё появление, видимо, нежеланно, не освобождает рассудок от осознания того, что после всех моих вчерашних слов и проявленных реакций это, пожалуй, полностью обоснованно.

— Увидеть тебя.

— Вот только не надо мне врать.

— Ладно, — если она хочет честности, то так тому и быть. Меня всё равно чуть ли не колотит от отвращения к самому себе, что мне захотелось ждать повода, чтобы приехать, связанного с чем угодно, лишь бы не с нами двумя. Пока он случайно не подвернулся, я даже не думал ей просто позвонить. А теперь явился и пытаюсь казаться лучше, чем есть. Будто это как-то изменит меня и превратит в того человека, который не боится принять решение и не откладывает этот момент снова и снова. — Мы должны подписать переоформленное заявление. Одной ручкой.

— Заявление?

— Об отказе. Я выбрал клинику, и потому в него потребовалось внести изменения. Потом надо будет просто добавить имя.

— А ты уже подписал?

— Нет. Ещё нет, — Оливия вдруг поворачивается ко мне спиной и удаляется вглубь своей квартиры, может, расстроенная и терзаемая тем, насколько всё внезапно. Застывший, я по-прежнему стою на месте, пока не решаюсь наконец переступить порог и закрыть за собой входную дверь. Не стоять же мне в самом деле снаружи бесконечно долго и дальше? Чуть погодя, Лив я нахожу на кухне, стоящую около мойки со скрытым от меня лицом, не испытывая ровным счётом никакого удовольствия от этих пряток и чувствуя нестерпимое желание и намерение сделать всё, что угодно, лишь бы увидеть любимые глаза и вызвать хоть какую-то реакцию. Буквально какую угодно. — Знаешь, сегодня я купил кроватку. Её оплатила Лилиан. В качестве подарка. Мне пришлось принять это и многое другое, потому что зачастую я вообще не имею понятия, что делаю, или что надо сделать, или что от меня ждут или хотят. Но всё должно было быть не так. Вот то единственное, что я знаю.