Три месяца, две недели и один день

— Даю тебе возможность высказаться, — но на самом деле у меня нет сил ни спорить, ни сражаться. Я просто хочу покончить со сложным разговором, лишь погружающим меня в пучину беспокойного дискомфорта, и оставить этот мучительный момент далеко позади. Вряд ли это так уж сильно расходится с желаниями родителей. Да и вообще, что я должен сказать? Начать извиняться за любовь и говорить, как мне жаль, что всё так получается, и что им двоим точно не может быть тяжелее, чем мне? Но я не узнаю, так ли это в действительности, пока сам не стану отцом и лично на своей шкуре не испытаю, каково это, видеть, как твоему ребёнку причиняют боль.

— Хочешь, чтобы я выговорилась? Ну тогда я звоню ей. Потому что ты всё равно мой сын, а она мне никто.

— Нет, не звонишь, — яростно отчеканиваю я, борясь с желанием просто подойти и отобрать этот телефон, а то и вовсе разбить его вдребезги, — ты ничего ей не сделаешь и не скажешь. Представь, что я это она, и начинай, — но мама в своём безукоризненно чистом, без единой ворсинки и пропущенного пятнышка, и идеально отутюженном лиловом платье, вздохнув, лишь опускается в мягкое кресло с голубой обивкой:

— Почему ты так её защищаешь?

— А как, по-твоему, всё должно быть, если вы меня так воспитали, и мне в принципе трудно даётся относиться к женщине, к матери своего ребёнка как-то иначе? Или ты просто добиваешься того, чтобы я сказал, как мне жаль? — в один момент растеряв все остатки хрупкой сдержанности, выкрикиваю я, — так мне жаль… Жаль, что она не здесь, не рядом со мной, и что эта беременность единственное, что нас хоть как-то связывает. Наверное, я даже хочу, чтобы она никогда не заканчивалась. Но вскоре ты получишь меня обратно, мама, правда, я буду уже не сам по себе, и если тебя это не устраивает, и ты не хочешь сказать мне, что я в этой лодке не один, то давай разберёмся во всём этом прямо сейчас. Ты поможешь или нет?

— Завтра у вас игра…

— А это здесь причём?

— …но я приеду в воскресенье с образцами краски. Думаю, из комнаты напротив спальни выйдет отличная детская. Она хоть и небольшая, но светлая и всё равно пустует. А вообще, возможно, тебе есть смысл привезти ребёнка после его рождения прямо сюда и пожить здесь хотя бы первое время. Это удобнее, чем если мы все будем ездить туда-сюда. Что ты насчёт этого думаешь?

— Ты права, — единственное, что отвечаю я. В конце концов, это рационально, это логично, это самый необременительный выход, когда мой новорождённый сын будет находиться строго в одном месте, чувствовать себя там, как дома, даже если это не совсем его дом. Без ощущения внутреннего стресса, когда взрослые решат, что ему снова пора куда-то ехать, а он даже не сможет ничего возразить, и опять начнут собирать вещи, а его самого пристёгивать к автомобильному креслу. Всем будет проще, если это я со своими пожитками перееду в отчий дом ещё до появления ребёнка на свет, чтобы впоследствии не устраивать бешенства и сосредоточиться уже на нём, а не на незавершённых вовремя делах.

— Тогда решено?

— Да, — но это слово мне так же поперёк горла, как и матери всё нынешнее положение, когда она даже не в силах сказать мне прямо, что я могу успокоиться и сбросить с плеч груз неизвестности и неуверенности в самом ближайшем будущем. Будь ситуация иной, такой, какой я хотел бы, чтобы она была, этого разговора вообще бы не было. Мы с Оливией справились бы своими силами. Так, как справляются тысячи пар, чьи родственники живут в других штатах или даже странах, и видятся они друг с другом нечасто, или просто не могут помогать детям в силу возраста, разногласий или болезни. Но Оливии всё равно что нет, и чем раньше я свыкнусь с этой мыслью, тем будет лучше и легче для всех.

— Куда ты идёшь?

— Во двор.

— Только давайте там недолго. Скоро будет чай.

Я выхожу на улицу, и, заслышав то, как полностью стеклянная дверь скользнула на своё место, Тимоти и Лилиан тут же оборачиваются назад. Они оба сидят на третьей из семи ступенек, ведущих к воде, три из которых находятся уже под ней, опустив ноги в прозрачную и чуть колеблющуюся жидкость. Во мне само собой возникает неконтролируемое и необузданное желание немедленно сделать то же самое.

— Раздвиньтесь, сладкая парочка. Хочу сесть между вами, — и, даже не задирая брюки, я смело или безрассудно, смотря, с какой стороны смотреть, погружаю ноги в бассейн и наблюдаю за тем, как стремительно намокает бежевая ткань, что невольно провоцирует меня на короткий, но отчётливый смех.

— Ты чего? — тут же спрашивает Лилиан, оказавшаяся от меня по правую руку, довольно болезненно пихая мой бок левым локтем. — Тебе уже весело что ли?

— Просто интересно, если я сейчас окунусь прямо в одежде, мама, как и прежде, не пустит меня в дом, пока я не сниму с себя всё мокрое и не вытрусь насухо?

— Ты сошёл с ума. Тим, он тронулся головой, ведь так?