Три месяца, две недели и один день

Она появляется словно бы из воздуха. Более яркие цвета большого плазменного экрана, сменившие оттенки чёрного, тёмно-синего и серого и давшие больше света, выхватывают из мрака окружающего пространства очевидный силуэт, и в первое мгновение я думаю, что всё-таки заснул. Что, сражаясь с усталостью после домашней игры и борясь с сонливостью, накопившейся за минувшую ночь, мне так и не удалось выиграть в этом неравном бою, и что Лив просто предвиделась моему измотанному и функционирующему на пределе сил рассудку. Но миражи ведь не выглядят так натурально, реалистично и естественно, да? Они как дымка, а сейчас я вижу вовсе не её. Нет, этот образ вполне чёткий, ясный, ничем не замутнённый. Мои руки протирают лицо больше с целью вспомнить, где я нахожусь и что смотрю, пытаясь протянуть до адекватного времени отхода ко сну, чем в намерении убедиться, что Лив по-настоящему здесь, почти в одной со мной комнате. Я уже знаю, что всё так и есть, потому что даже на расстоянии органы обоняния улавливают знакомый запах, тело реагирует ускорением сердечного ритма и дрожью будто от холода. Мне так нехорошо, что физически я такой восприимчивый, но это ничто по сравнению с беспокойством, что, может, ей что-то нужно. Что что-то заставило её спуститься спустя час после того, как я приехал после игры, закончившейся в нашу пользу с преимуществом в семнадцать очков, и подогрел ей достаточно запоздалый ужин, и что это, возможно, связано ни с чем иным, как с необходимостью в медицинской помощи.

— Ты в порядке? — я почти подрываюсь с места, чтобы подойти и не только, но успеваю лишь опустить ноги на пол с разложенного дивана. Оливия в полном молчании подходит ко мне, и, наверное, будь ей истинно плохо, не думаю, что даже она смогла бы это скрыть. Например, кровотечение или ещё какие-то интуитивно пугающие ощущения. Её лицо может многое сказать за неё саму, и иногда этого достаточно, но насколько безопасным будет всё равно спросить о том, как часто сегодня шевелился ребёнок, когда это было в последний раз, и не происходило ли это наоборот слишком редко? — Он двигается? Ты чувствуешь это хоть иногда? Надо, чтобы было не меньше десяти шевелений в день, и если в течение шести часов и дольше ничего нет, это… Я знаю, ты не записываешь, но, может… — я боюсь оскорбить её правдой, намёком на то, что ей до всего этого и дела нет, высказав некую надежду лишь на её память, в которой, возможно, что-то да отложилось, и потому не завершаю свою мысль. Но и с учётом всего сказанного её ответ, на удивление, содержит в себе лишь понимание:

— Он двигался, когда я ела.

— А сейчас?

— Нет. Наверное, он спит.

— Да, — скорее всего, всё так и есть. Время уже десять, а он ещё такой крохотный, а маленькие детки спят много и часто. Вероятно, сегодня мой сын больше не станет шевелиться. Ввиду в том числе и того, что двигательная активность матери утихомиривает ребёнка, а она ведь как раз только что спустилась вниз по лестнице. На мой взгляд, это тоже можно отнести к одному из тех действий, которые способны успокоить и уложить малыша. — И тебе бы тоже лучше лечь.

— Ты меня отсылаешь? — без всякого всплеска и негативных эмоций слишком тихо спрашивает она, и, возможно, я понимаю вопрос лишь благодаря тому, что неотрывно смотрю на неё и наблюдаю, как двигаются губы, когда произносят слова.

Было время, они могли поцеловать меня так, что, будь я в тот момент мёртв, их прикосновение вернуло бы моё тело к жизни. Но теперь я настолько не уверен во всём, что касается её, что даже крайне редко позволяю себе дотрагиваться до её живота. Не говоря уже о том, чтобы сделать хоть что-то, что если и не утолит, то хотя бы притупит непрестанное желание, каждый раз в её присутствии испытывающее меня на прочность, этот словно зуд под кожей и первобытную потребность. Мне нужен кто-то, чтобы… Хотя кого я обманываю?

В тот раз я был просто в подпитии, топил злость и печаль в алкоголе, а без него, вот прямо сейчас я всё тот же Дерек Картер, который хочет не какую-то абстрактную женщину, а по-прежнему лишь свою бывшую жену. Казалось бы, протяни руку и возьми, но мы не касаемся друг друга. И чаще, чем иногда, это приводит меня в неконтролируемый истинный ужас. После всего, чтобы между нами было, учитывая всё, что до сих пор есть и продолжает быть, этот негласный запрет кажется неправильным. Но, возможно, только мне одному. А я бы так хотел, чтобы она дотронулась до меня, просто не смогла сдержаться так же, как я, бывает, не могу, без всяких мыслей в своей голове и размышлений о моих. Я был бы счастлив и секунде мимолётного прикосновения. Невзирая на нужду знать, как конкретно мне жить без этого человека на протяжении всей оставшейся жизни, и нескончаемое лихорадочное обдумывание путей, которыми я могу пойти, чтобы примириться со всем этим и перестать оглядываться, я всё ещё жалкий человек. Я способен гордиться лишь тем, что теперь это видно и ощущается гораздо меньше, чем в прошлом месяце.